.. Потом... Хорошо? — Вавилов вскочил и обнял Марию Ивановну за плечи.
— Не подлизывайся, Юрка! Садись! Я и так постараюсь ничего не забыть. Начну я, пожалуй, с замужества Лары. Должна сказать, что ни ее родственники, ни знакомые, ни, тем более, родители не проявляли особого восторга по поводу ее выбора. Больше того, замужество ее вызвало целый скандал. От этой тихой, маленькой девушки никто не ожидал такого упорства и решительности... Во всяком случае, не добившись согласия родных, она, что называется, действовала очертя голову. Это «очертя голову» было у всех на языке. Сестре моей Лизе, маме нашего Юры, рассказала жена какого-то капитана о Ларином «ужасном» поступке. Рассказывала полушепотом, чтобы я*не услышала. Но разве пропустит девчонка мимо ушей такую романтическую историю? Познако-
милась я с Ларой только через несколько лет, когда Лиза и Евграф, родители-Юры, стали брать меня с собой в гости. А с Володей Кошелевым—в нашем доме капитана звали только Володей,— с ним Евграф и Лиза были знакомы давно. Еще в те времена, когда он у Евграф а плавал матросом. Володя до женитьбы частенько заходил к нам на чаек.
— Я уже говорил Сергею Владимировичу, что и мой отец был капитаном,— пояснил Вавилов.—Тетя Маня, ты, случайно, не слышала, как Кошелев с матросами пришел из Севастополя? Понимаешь, в шлюпке, зимой.
— Ну как же! В тот вечер все мы собрались у Сабининых. Погоди. Дай вспомнить, почему мы туда пошли в такую стужу... Я страшно замерзла в своих ботинках... Ну, да, да... Мы пришли прощаться. Конечно, попрощаться. Они собирались ехать, кажется, во Францию. Это был четверг. Аглая Константиновна Сабинина принимала по четвергам. Вот мы и пошли со Слободки к ним. Этакую даль тащились...
— На улицу Гоголя...— негромко произнес Серж. Он представлял себе все, о чем говорила Мария Ивановна, и даже резкий ветер, проносившийся по улице прямо с моря.
— Да, конечно, на улицу Гоголя,— машинально подтвердила Мария Ивановна, очевидно, припоминая тот вечер.— Горела керосиновая лампа. Евграф и Лиза с Аглаей Константиновной игради в винт. Лара сидела за роялем. Я очень любила ее слушать. Примощусь рядышком, перелистываю ей ноты. Играла Лара превосходно. На благотворительных вечерах, в гостях —всюду ее просили сесть за рояль. Первый раз, помню, я услышала ее в офицерском собрании. Играла она концерт Чайковского. Как ей аплодировали! Все поднялись со своих мест. Невозможно было представить, что в этой маленькой женщине столько силы, столько темперамента.
— А что еще она играла? Что еще, кроме Чайковского? — Совершенно забывшись, Серж весь подался вперед. Гранд-мама говорила, что лучше всего у нее получался «Ноктюрн» Шопена.
Мария Ивановна пристально взглянула на своего гостя. Он спохватился, сцепил пальцы рук и наклонил голову.
— Я не помню, что еще Дара играла. Но в этот вечер мелодия была такая печальная. Очень печальная... Мне казалось, что Лара прощается не только со своим роялем, со своим домом... Аглая Константиновна оживленно объявляла какие-то ремизы, какие-то шлемы. Мне хотелось крикнуть ей: оставьте ваши карты! Как вы можете?.. Но я была еще слишком молода, чтобы позволить себе что-нибудь подобное, и слишком робка, чтобы как-то пожалеть Лару. Она знала, что Володя, ее муж, вместе со стариком Сабининым были уже где-то на пути во Францию, и все же была очень подавлена, испугана... Аглая же Константиновна, волевая, очень решительная женщина, по-видимому, находила даже какую-то прелесть в предстоящем Путешествии. Во всяком случае, держалась она непринужденно, поминутно шутила, а тасуя карты, помнится, говорила о нарядах, которые собиралась сразу же по приезде заказать себе в Париже. Мне особенно запомнился разговор о туалетах, потому что чай мы пили с тонко нарезанными ломтиками черного хлеба, «осьмушку» которого мы принесли с собой, вместе с «фунтиком» сахару, четыре-пять ложечек было в таком «фунтике». Попили мы чай. Аглая Константиновна с Лизой и Евграфом — опять за карты. И вдруг стук в дверь. Нюра, горничная Сабининых, побежала отворять. И, представляете себе, вваливается Володя. Буквально вваливается... Оборванный, замерзший, мокрый, заросший, страшно смотреть. И улыбнулся... «Бон жур»,— говорит. Как сейчас, помню, Лара вскрикнула, бросилась к нему. Аглая Константиновна наклонила карты, смотрит на него через лорнет и таким нежным, прямо ангельским тоном вопрошает: «Как понимать ваше появление?..» А Кошелев ей в тон: «Понимайте, как явление Христа народу!..» Подхватил Лару и закрыл за собой дверь. Нельзя сказать, чтобы Аглая Константиновна и Кошелев любили друг друга.
— Теща и зять, это во-первых, а во-вторых—дворянка и бывший матрос,— подсказал Вавилов, — Все закономерно.
В горле у Сержа пересохло, и он глотнул кофе, даже не почувствовав вкуса. Уж кто-кто, а он мог представить себе свою гранд-мама, беседующую с отцом. Если она поедом ела беззаботную и не очень замечавшую колкости Алин. Алин, которая, если беспристрастно судить, вполне подходила по своему положению ему, Сержу. Можно себе представить, как гранд-мама обращалась с ненавистным ей «грубым мужланом»...
Да, Мария Ивановна, по-видимому, хорошо знала его семью, знала, конечно, и сестру... Но только не перебивать, ничего не спрашивать, пусть она продолжает свой рассказ так же обстоятельно. Дойдет очередь и до сестры. Однако Серж не удержался бы от вопроса, если б не боялся услышать: «Дочь Кошелевых?.. Девочка умерла еще совсем маленькой...»
Такое он тоже может услышать. И при всем своем нетерпении, Серж, не отдавая в этом себе отчета, теперь, когда должен был все узнать, страшился и не хотел приближать минуты, которая многое для него решит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52