.. А когда что-то уже нарождалось в нем, изменили руки. Послушные,сильные руки, которые умели совсем по-своему, совсем особо прикоснуться к чутким клавишам рояля, которые никогда не ошибались и ничего не забывали,— эти руки изменили ему.
Прислонившись к борту, Серж смотрел в море. Там, за туманом, был берег. Берег, которого он не знал и который звал его. Звал и тогда, когда он еще не различал этого зова... И тоска, и нецельность всей жизни — разве не потому, что подсознательно всегда не хватало этого берега, встречи с ним?
Только ради этих минут долгие годы выносил он глумление над тем, что все еще оставалось для него самым дорогим. Глумление над искусством. Чего только стоили одни «музыкальные вечера» мадам Дюбуа, где расправлялись с Масне и Шопеном, где Гайдна превращали в слезливую старую деву, а Рахманинова в полкового барабанщика! А потом слушатели, эти разжиревшие буржуа, ничего не смыслившие в музыке, с чудовищным невежеством изрекали свои высокопарные суждения.
Серж вынужден был выносить эту пытку музыкой... Обдирая в кровь колени, локти, весь в ушибах, в кровоподтеках, полз он и полз только затем, чтобы стоять сейчас на этой палубе и ждать выстраданного, ждать встречи с домом, где родился, е сестрой, которую не знал и уже горячо любил. Главное — это. Единственное, что есть в его жизни.
Не замечая, Серж улыбался, и слез, навернувшихся на глаза, тоже не замечал. Ему виделось, как, уже разыскав сестру, держит ее за руки. Расскажи, какой она была, наша мама. Даже совершавшая ошибки, все равно она была нашей мамой. Ты обо всем расскажи, сестренка...
Он смотрел вдаль, словно впервые видел, как алеют облака, как плавится в огне синева неба. Десятки, сотни раз ночевал он в сквере и не замечал розовых облаков. Неужели это у него дрожат губы и он, как мальчишка, впервые взятый в море, готов плакать от восторга? Что ж это творится с ним? Голос крови? Что-то передалось от отца?..
Утром его встретит Вавилов. Встретит, если опять не уехал в какую-нибудь экспедицию. Удалось ли журналисту что-нибудь узнать? И что именно? Не забыл ли он вообще о своём обещании, о существовании некоего Сержа Кошелева...
Надо только, если Вавилов все же встретит, постараться не замечать его пренебрежительного взгляда, надменной улыбки. Ведь он Вавилову чужой и не особенно приятный человек. Больше того, человек, покинувший родину. Не своей волей, а все же предавший ее. Учитывая все это, странно было бы ждать от советского журналиста лирических излияний и приятных улыбок. Однако Вавилов достаточно корректен и ради Жюля, по всей вероятности, обещание свое сдержит.
Быть может, здесь, под защитой родных берегов, отступится хоть на время от Сержа злой рок. И дни, которые он здесь проведет, вознаградят за все, что пришлось уже пережить. В это почти веришь, вдыхая терпкий, радостный ветер...
А небо пылает. Небо Глинки, небо Бородина... Если б увидеть его таким раньше! Нет, не только увидеть, но и почувствовать то, что сейчас... Если б!.. Бесконечное, бессильное «если б». Оно так и останется с ним навсегда, что бы его ни ждало, что бы ни случилось...
Но уже сейчас он переживает минуты необычной удовлетворенности, впервые такое в его душе — вероятно, именно это люди называют счастьем. Счастье в. ожидании, в преддверии будущего. Пусть постигнут его потом новые горькие разочарования, все равно этого рассвета никогда не забыть. Не забыть розового тумана, что светится и тает, растворяясь в розовом море, вспышек желтых и сиреневых огней на пологой волне...
А там вдали... Что там появилось вдали? Показалось... Нет, нет, видна полоска. Синяя полоска, открывшаяся у горизонта за туманной далью. Полоска родного берега...
ГЛАВА 3
Все ближе причал. Над ним зеленая кипень бульвара рассечена полукружьем площади и ниспадающей от нее лестницей. А там, еще дальше, за шатрами листвы,— купола, крыши города.
Все..явственней музыка. Толпы встречающих.Серж почему-то перестал различать лица людей, не видел цветов — все слилось в яркое, пестрое пятно на просторном солнечном причале... Как встретит его берег, чужой ему и не чужой? Совсем не чужой.... Здесь он родился. И забыть об этом не дано человеку, потому что это сильней его. Так нечто властное, необоримое влечет пти-
цу с далекого юга на неприязненный север к заветной березе, к заветной сосне...Что найдет он здесь, что потеряет?.. Пусть потеряет, даже если б у него хоть что-нибудь сохранилось, что можно было бы еще потерять. Только с одним он не в силах расстаться... с надеждой увидеть сестру.
Рядом с Сержем громко говорили, что-то кричали. Но он был слишком поглощен собой, своими мыслями, своими чувствами. Ничего не замечал, ничего не слышал, стоял не шевелясь. Не выпуская планшира, словно боясь, что его оттеснят от борта, достал платок, торопливо вытер лоб, глаза...
Теперь он различает мужчин, женщин, детей, машины, киоски, цветы. Много цветов. И радостные улыбки. Бог мой, сколько улыбок! Как будто эти люди пришли сюда затем, чтобы встретить его. Даже убеленные сединами старики в чем-то похожи на детей, к которым на праздник съехались гости. Доверчивые улыбки, доверчивые лица... Нет, не такими представлялись все вы в мрачной столовой стариков. Совсем не такими, даже когда назойливые, надоевшие сетования гранд-мама вызывали реакцию, обратную той, которой добивалась старуха. С мальчишечьим упрямством думалось: «все там, наверное, не так...» Он не раздумывал — почему. И дальше сказанного из чувства противоречия «не так» он не шел...
Не так...Когда-то он родился среди этих людей и совсем не знал их.С парохода казалось, что все смотрят на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52