Но он считал, что судит беспристрастно... Ларе Коше-левой предстоял выбор, и она не изменила самому важному, не выбрала более легкого пути. Так же, как и Вера, и те две другие женщины, которых он встретил сегодня... До сих пор он прощал и оправдывал перед самим собой свою мать. А ой'а не нуждалась ни в прощении, ни в оправдании...
Если б не было за плечами печальной разлуки, если б не узнавал он своих родителей человеком, уже много пережившим, а жил бы с детских лет в семье, то, привыкнув к отцу и матери, не так остро воспринимал бы их поступки.
Но случилось иначе, и неожиданно для себя Сергей открывал новый мир чувств, и, выброшенный из жизни, униженный, затаив дыхание, входил в этот мир подлинной духовной красоты. Входил, потрясенный им, все еще не зная ни его границ, ни меры...
Познавая правду, он все больше проникался благоговением перед теми, кто дал ему жизнь и кто возвращал его к жизни...
Бледнело небо. Розовела серая крыша. Буйным пламенем вспыхнули верхние стекла соседнего дома, а Сергей Кошелев все еще сидел в кресле, подперев руками голову. Который раз за эти дни он встречает рассвет!.. И невозможно лечь, чтобы уснуть и хоть на время расстаться со своими думами. Когда-то давно-давно отнято было у него что-то очень важное, очень нужное, и не будь это отнято, совсем иначе сложилась бы жизнь. Иным был бы он. И не было бы на его пути той страшной ямы, в которую он свалился и о которой вспоминал с отвращением и страхом...
Но даже не будь этого падения, незримая и невосполнимая пропасть лежит между увиденным здесь, но не обретенным миром, и тем, в который ему через несколько дней придется возвратиться.
А как жить прежней жизнью? Проводить целые дни в обществе месье Дюбуа и Леруа? Натаскивать В игре на фортепиано их бездарных отпрысков и присутствовать на «восхитительных музыкальных вечерах»?..
Он стремился сюда и, о боже! — как примитивно, как поверхностно представлял себе встречу с родными местами. Разве подозревал он, как много чувств и мыслей пробудит эта встреча? Ему казалось, что все заглохло в его душе, все затоптано. Да, видно, не дано человеку окончательно растоптать самого себя, потому-то он еще в состоянии многое понять, испытать восторг и страдание. Но это ничего уже не изменит. Жизнь ушла. И ушла безвозвратно. Впереди лишь то, от чего он бежал и к чему вернется. Иного выхода не существует.
Жизнь кончена, и новую ему, с искалеченной душой и руками, не начать. Если б даже... какое-нибудь чудо... Сил уже не осталось...
ГЛАВА 8
Кошелев успел привести себя в порядок, когда раздался короткий звонок. На площадке стояла Галина Степановна с тяжелой хозяйственной сумкой.
— Вы уже встали? — улыбаясь спросила она. Улыбка эта была по-девичьи мягкая. А как улыбалась Вера?.. Чуть-чуть лукаво. Блестели глаза...— Отдохнули?
— Да-да. Спасибо. Отлично выспался,— спохватился Кошелев, смущенный тем, что неожиданно увидел ту, которую, как ему казалось, уже хорошо знал, оставаясь в то же время едва ей знакомым.— И, ради бога, простите за бесцеремонность...
— Какие пустяки!.. Юра не хотел вас будить и со всей своей компанией, даже не позавтракав, помчался на пляж. Зика чуть не опоздала на работу.— Говоря это, Галина Степановна вынимала из сумки покупки. Она наклонила голову, и легкий завиток упал на белую, чуть тронутую загаром шею. Мгновенная острая боль от того, что он знал, но чего не хотел знать, не хотел помнить, вдруг сжала ему сердце. Он помнил только о живой Вере. Только о такой, какой видел ее на набережной Сены.
— Зика опаздывала, и я самолично отвела ребятишек в детский сад,— продолжала Галина Степановна.
— Каких ребятишек? — Кошелев перевел дыхание и, овладев собой, спросил: — Разве у Вавиловых есть дети?.. А мы ночью так шумели...
— Котьку и Ниночку никаким шумом не разбудить. Хоть из пушки стреляй. Они привыкли,— опять улыбнувшись, пояснила Галина Степановна.— Сейчас будем завтракать.
— Нет, нет, ради бога, не беспокойтесь! Да и на работу вам тоже, наверное, надо.
— Мне никуда не надо. Больница закрыта на ремонт. В июле — августе у нас всегда ремонт. А от Юры я получила приказ: напоить вас чаем, к трем часам доставить в матросский клуб, и...— Галина Степановна отвернула кран, чтобы набрать в чайник воды. Но воды не было.
— Но я только что умывался! — удивленно произнес Кошелев.
— А вот закрыли.
— Зачем?
— Починяют или улицы поливают! Построили новый водопровод, а воды все еще не хватает.
— Принести? — неуверенно предложил Кошелев. Он не знал, удобно ли выйти утром из квартиры одинокой женщины.
— Дд, пожалуйста, в этот чайник...
Где набрать воды, Кошелев побоялся спросить, чтоб Галина Степановна не отобрала чайник и сама не отправилась к крану.
Спустившись по лестнице и выйдя во двор, Кошелев в изумлении остановился. На широком пространстве между домами — яркий, свежий газон, большая цветочная клумба, по краям усаженная белыми и оранжевыми лилиями. Причудливые карликовые деревца. Неподалеку от цветника — красные качели, синяя горка, желтые лошадки-качалки. Под легким навесом — стол, скамьи. Все сделано любовно, удобно, выкрашено в веселые яркие тона.
«Наш рабочий район»,— вспомнились слова Вавилова. Прочти их Кошелев в газете, они не задержались бы в памяти. И вчерашний сто тридцать третий — тоже. Это надо было самому увидеть. Даже не увидеть, почувствовать царящее здесь какое-то особое настроение, особое отношение — нежданные гости в квартире Вавилова, не-
ловкое положение — как всех разместить, а обошлось естественно, легко... Невозможно даже представить нечто подобное в его с Алин квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52