Мой деятель сидит, как истукан. И вдруг, откуда ни возьмись, дедок с бочкой. Тащит Савраска бочку с водой и ничего не подозревает. Прямо вскинулся мой иностранец. Будто кипятком плеснули. Уж он эту бочку разнесчастную и лошаденку
и так, и этак, со всех ракурсов снимал. Не сомневаюсь, что в какой-нибудь газетенке представлена наша Савраска техникой Советского Союза.
— И вы ему ничего не сказали? — с досадой спросил Кошелев.
— Сказал бы!..— «дядя» Паша обошел самосвал и продолжал: — Конечно сказал бы, но мое начальство не одобряет такой самодеятельности. Ладно, думаю, черт с тобой, увековечь бочку эту. Может, и так случится, что она порадует твоих читателей в тот самый день, когда наши ребята в космосе на прогулку выходить будут из своего корабля.
Неожиданно самосвал стал оглушительно сигналить.
— С чего бы ато он? — удивился «дядя» Паша.
— Может, тоже тормоза... — тревожно отозвался Кошелей.
— Ну и остановился бы. Место ровное,— «дядя» Паша сбавил газ и, приоткрыв дверцу, выглянул из кабины.— Это он нам!
«Пчелка» остановилась. Проезжая мимо, шофер самосвала что-то прокричал, указывая на дорогу позади себя.
— Э-э, черт!—с досадой воскликнул «дядя» Паша, выскочив из машины.
Кошелев тоже вылез и с недоумением смотрел на влажную черную дорожку на сером асфальте.
— Вода? — с виноватым видом спросил он, подумав, что лучше бы ему поехать в Севастополь на автобусе и не причинять «дяде» Паше столько хлопот. Правда, самому найти Фомичова было бы не так просто.
— Если бы вода!.. Бензин...— с сокрушенным видом сказал «дядя» Паша, заглянув под машину.
— И что теперь будет? — совсем пал духом Кошелев. И' как в первый раз, «дядя» Паша лаконично изрек:
— Чиниться будем...
Кошелев чувствовал себя совсем плохо оттого, что ничем не мог помочь «дяде» Паше, который так же, как и в первый раз, довольно долго постоял возле «Пчелки» и только после этой молчаливой подготовки полез в капот.
Он долго что-то отвинчивал, кряхтел, вздыхал и, наконец, когда извлек какую-то деталь, удовлетворенно объявил:
— Молодец, «Пчелка»! Я думал, полетел бензонасос, а, оказывается, йадо только заменить диафрагму. Это уж вина моего приятеля. Подсунул мне в последнюю минуту мерзкую резину вместо л-акоткани...
Из длинной тирады — если дело касалось «Пчелки», «дядя» Паша не скупился на слова — выяснилось, что надо бы где-то добыть хоть кусок обыкновенной, клеенки, которую продают в аптеках, если им где-нибудь поблизости не встретится станция технического обслуживания.
Бензонасос был водворен на место, и, обильно поливая асфальт, «Пчелка» двинулась дальше.
Кошелеву было ясно, что сегодня им до Одессы не добраться.
Они едва дотянули до заветной станции обслуживания, израсходовав весь запас горючего.
Оставив «дядю» Пашу, оживленно сообщавшего механику технические данные «Пчелки», Кошелев побрел вдоль дороги к посадке. Солнце уже стояло высоко в небе, и зеленые кудрявые акации так и манили под свою густую тень.
Усевшись на траву, Кошелев прислушался к голосам, доносившимся из-за посадки. Там, повидимому, обедали, громко переговариваясь. Потом голоса стали стихать, стало слышно жужжание пчел в белой кашке. Но вот, сначала тихо, потом все громче, полилась песня.. Юношеский голос жаловался на разлуку с любимой. И было в этом голосе столько грусти, столько чувства, что, поддавшись его очарованию, Кошелев размечтался. Виделась ему Галина, ее продолговатые глубокие глаза... Мог бы и он вот так же, как «дядя» Паша, после путешествия возвращаться домой, ждать встречи с ней, на что-то надеяться, о чем-то мечтать. Мог бы... если б не «спасали» его... Но он не имеет прав на какие бы то ни было мечты, на какие бы то. ни было надежды, сколько б ни повторял Фомичов: ты мне родной, близкий человек.
Только бы найти сестру, повидаться с ней, уже тогда легче доживать оставшиеся годы. Вспоминать и ждать писем от нее, от Фомичова, Вавилова, если у них будет желание и время написать...
И опять песня... Теперь в нее вплелись женские голоса. Какая прекрасная песня...
Нащо ж мени чорни бровы, нащо кари очи...
Народная песня... Ведь он еще и не слышал вот так, непосредственно, не со сцены, не по радио народные песни. Целый мир, прошлое и настоящее, душа, сокровенные порывы в них. Он уедет, услышав только эти две песни, что во время отдыха поют за зеленым заслоном невидимые ему девушки и парни. Но и их он возьмет с собой... эти две песни...
А мог бы уехать, не услышав даже их. И Кошелев был благодарен «дяде» Паше и его «Пчелке» за поездку, за утечку бензина, за то, что смог посидеть здесь, на траве, дышать сухим и пряным воздухом, видеть деловитых пчел и, главное, слышать эти песни.
И такая вдруг тоска сжала ему сердце, что от всего этого он должен уйти, вернуться в пропыленные гостиные, к расстроенным пианино, к бездарным своим ученикам! Кошелем обхватил голову руками, уткнулся лицом в колени, как когда-то на черном дворе в Марселе. Нет, нет, никакие письма не восполнят того, чего ему всегда так не хватало. Никакие письма не дадут только что пережитых минут. Утешать себя письмами—обманывать самого себя.
Все кончено... Еще несколько дней — и все будет кончено... Останется лишь дорога к могиле, как сказал «дядя» Паша.
— Дивчата, хлопци! Чи не час братыся до роботы?! — донесся из-за посадки голос женщины, густой, низкий.
Что-то заворковали девушки, над чем-то хохотали хлопцы...
Кошелев медленно поднялся. И ему пора вернуться на станцию техобслуживания.
— А я уже хотел идти искать вас! — увидев его, обрадовался «дядя» Паша.— В корзине кефир, хлеб, колбаса. Я уже подзаправился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52