Оттого и пароходы без топлива.
Никакие уговоры на капитана не действовали, а тут сразу.
— Насчет угля ты, Гриша, наверняка знаешь?
— Не болтал бы, кабы не знал... Вы, капитан, соглашайтесь идти в Марсель. Как выйдем, я сам за руль стану. Ночью вместо зюйд-веста к норду повернем. В'темно-те какой черт разберет. Утречком придем в Одессу.
И тут, на беду, паны наши возвратились. Да не одни. С солдатами, с офицерней. Те за собой бе-бехи тянут.
Меня в буфетную: кругом марш!..
Возле каждой двери солдат столбычит.
Нам всем приказали убираться до бисового батька. Кошелев уперся:
— Я своих матросов не отпускал!.. Их гоните, так й капитана другого вместо меня ставьте... Кравченко! — кричит,— сложи мои вещи!..
Пан Сабинин разметушился:
— Что ты, что ты, Володя?! Не в бирюльки играем. Пароходы — наше состояние, будущее твоей семьи. Нам с женой много ли надо? О себе, о семье подумай. Сам знаешь, каков сейчас фарватер. Ты ставил мины, тебе и вести «Цесаревича». А приедем, будешь во Франции кум королю... — Заметил тут меня Сабинин, выпроводил.
Капитан вроде бы вольный человек и в то самое время вроде бы в плену. Что он один сделает? И штурманов, и матросов — всех офицеры подменили. Все за границу
рвутся.
Я к боцману. А Фомичов и не думает на берег сходить. Ему сначала непременно с Кошелевым попрощаться надо и чтоб без всяких свидетелей. Ему надо, и мне Коше-лева надо. Как тут быть, хоть у ведьмы спытай.
Говорю боцману:
— Ключи вторые от штурманской и спальни капитана у меня. Не панам же их отдавать.
— Что ж ты, дурень, про эти ключи молчал?! — кричит Фомичов.
А какой же с меня вестовой был бы, если б я не имел ключей?!
Полезли мы, как те мыши, через мостик, через штурманскую, прямо в капитанскую спальню. Иллюминаторы зашторили. Чтоб никто нас не видел, не слышал, капитана из кабинета вызвали.
Увидел нас Кошелев, обрадовался. Говорит Фомичову:
— Ты, Гриша, моим дразьям передай, что не простил я пану полковнику его плевка. Дальше двадцати миль по фарватеру не уйдет «Цесаревич». И ни в какую Францию я его не поведу.
Я-то и не раскумекал, что к чему. А Фомичов, тот сразу догадался, какой подарочек хочет капитан сделать панам за то, что измывались над ним. Двадцать миль... Там как раз минные поля. Подорвал бы пароход — п все. Кошелев, он твердый был. Каждый матрос знал, раз капитан сказал, значит, так оно и будет.
— Такое можно только на самый крайний случай,-— говорит Фомичов. — Такой случай пока не подошел. Пока вы мне, Владимир Иванович, ключи от машинного отделения пожалуйте.
— Ладно, пожалую. А дальше что? — спрашивает его Кошелев. Понял, что кингстоны, собираемся открыть, чтоб «Цесаревича» у причала оставить затопленным. Глубины небольшие, и потом нетрудно будет судно поднять.
— Дальше — просто. У борта шлюпка дожидается. Штормтрап к ней спущен. Пойдем в Одессу,— объясняет боцман.
— Сумасшедший ты, Гриша! Зима. Как дойдем? Штормяга непременно прихватит! — Это капитан так говорит, а сам уже и ключ от машины Фомичову протягивает.
— Но все же лучше так, чем наше судно подрывать и себе схлопотать сомнительное удовольствие... Пробирайтесь с Тарасом к шлюпке. Я сейчас...
Ушел Фомичов в машину кингстоны открывать. Вода в таком разе постепенно, совсем незаметно поступает внутрь корабля.
Схватил Кошелев свое кожаное пальто, шапку, компас и тихонько через спальню, через штурманскую на мостик. Я за капитаном.
Очухались наши паны, наверное, когда вода уже под койками плескалась. А мы, пятеро, были уже далеко. Фомичов и Кошелев, они покрепче других, так больше на веслах. Потом из куска брезента наш капитан парус приладил.
Против ветра да против волны грести — не семечки лускать. А тут был еще среди нас уже старенький дядька. Платонов или Пантелеймонов, точно уж не припомню. Тот, бедолага, не выдержал. Горит, дыхнуть не может. Пришлось парус снять и обмотать им хорошенько, чтоб ветром не так пробирало. Хрипит дедусь, еле разберешь: «Хорошо, братцы, что колосника не нашлось, а то совсем готовенький, хоть прямо за борт...» Не очень веселая шутка. А мы и сами вкрай заморились. Только вдруг смотрим — огонек! И не верится. К самому маяку подгребли...
Да, редкий морячина был Кошелев. По нюху, что ли, он берег угадывал. Конечно, такое бывает у иного капитана. От рождения. И нюху этому, чутью, как говорят,
никакие тебе мореходки, ни низшие, ни высшие не научат.
Высадились на берег, и бегом по хатам. Дедуся аккуратно жинке доставили.
Вот так все получилось. Договорились мы все собраться, решить что и как. Только я на ту встречу не попал — в тифу свалился. Выдюжал, когда наши уже в городе были. Тут меня вскорости на Балтику взяли служить...»
На этом запись обрывалась. А дальше, что дальше?.. Кошелев схватил блокнот. Вот оно — отчеркнуто до слов: «Заболел я тифом...» Ниже шли строки, не попавшие в очерк.
«Про Фомичова слышал, большим человеком стал — начальником Азовского пароходства. Теперь где-то на пенсии, отдыхает. Только и точности не скажу — в Севастополе, в Балаклаве или в Керчи. Не вспомню. А капитана Кошелева не встречал, потом говорили, что погиб он... как и где, это мне неизвестно...»
— Это мне неизвестно... — прошептал Серж. Он сидел неподвижно, не отрывая глаз от серого блокнота, а вокруг него все еще глухо рокотали басы, сплетаясь в тревожные фразы: не унималось море и ревел ветер, плакала скрипка угасающим голосом старого матроса. Гневно отзывалась медь, словно звонкая палуба под коваными сапогами, захватившими судно солдат. И пронизывая, соединяя все это, то нарастая, то уходя, металась в отчаянной безысходности сильная мужественная мелодия, переходившая в мощное звучание трагической решимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52