..
А у Цыгана с Каретного ряда, который зарезал парня из Колобовских переулков,
тоже была чувствительная душа?..
Невольные сладкие слезы катарсиса - духовного очищения - откуда им
было взяться у меня, мальчишки московской окраины, уже успевшего пройти
через бомбежки, голод и нужду?
У соседской тети Клаши пятеро по лавкам да от разных отцов. Моя мать
как-то приметила, что, играя в прятки, я переоделся в солдатский бушлат
тетиклашиного сына Левки. Мать отозвала меня в сторону и свистящим
страшным шепотом внушила:
"Заразиться хочешь? У него же туберкулез".
"Хочешь квартиру, нужно, чтобы у тебя была открытая форма туберкуле-
за, а так ты не опасен для окружающих," - сказал мне через двадцать лет
председатель месткома Горобец...
...Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию...
Так говорит Сальери и смотрит на убиенного им Моцарта. Сальери все познал,
Сальери все разъял - и кончил кровью...
В музее Революции, бывшем Английском клубе, - выставка подарков.
Ему.
Бедно, невзрачно одетые толпы вступали в ярко освещенные залы. Шар-
канье ног, благоговейное перешептывание, дефилирование вдоль стендов -
все это никак не походило на художественный вернисаж, нет, это была выс-
тавка ширпотреба - дарили или, вернее, подносили обиходно-хозяйственное:
сапоги, бурку, велосипед, ружье... Кустарные промыслы, каждый на свой
манер, изготовляли портреты - на лаке, из соломы, янтаря, крыльев бабо-
чек... Изъявлений преданности было множество, вся выставка, в том числе
на рисовом зернышке выгравированный дифирамб из пятидесяти двух слов,
больше просто не уместилось...
Где оно сейчас, это зерно? Так и не посеяно, не сварено - не дало ли
оно новых всходов?.. В партийном секретаре Гладилине?.. В профсоюзном
боссе Горобце?.. Во мне?..
Простая история: родился, учился, влюбился...
...Не бросил ли я все, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за Ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?..
Сальери размножился, стал многоликим, но на одно лицо, сотни сальери заполнили
храм и, стоя на коленях, подняли вверх одинаковые лица...
Не с такими ли одинаковыми лицами мы в марте пятьдесят третьего слушали
второгодника Лямина, читающего в гробовой тишине биографию Того, о ком пелось:
На просторах Родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом Друге и Вожде...
Не с такими ли одинаковыми лицами, одинаковыми мозгами мы дожили до
восемнадцати лет, до двадцатого съезда, когда голая, жестокая, социальная
правда глянула нам в глаза из-за тюремной решетки, из лагерного барака, из
тьмы небытия, куда канули навечно вырванные с корнем, оторванные с мясом от
семьи, от жизни, от веры...
А я не желаю быть одинаковым! Не хочу и все тут. Кок, брюки дудочкой,
Чаттанугачуча, чуваки и чувихи! Хей, лабухи, хильнем по Бродвею? Улица
пролетарского писателя Горького - наш Брод, плешка - на площади Революции,
коктейль-бары в "Москве" и "Пекине"...
Днепродзержинск. Мартеновский цех. Студенты проходят практику. Ко мне подошел
бригадир и, перекрывая голосом рев раскаленной глотки печи, прокричал:
- Истомин, мы сегодня, как бригада ударников коммунистического труда,
будем стиляг ловить. Так ты с нами не ходи.
- Почему, Иван?
- Да у тебя у самого брюки узкие.
- А что вы с ними, со стилягами, делать будете?
- Портки аккуратненько по шву до колена распорем и отпустим.
Фестивальный тысяча девятьсот пятьдесят седьмой...
Никто не знал, с чего начать, как сказать простое "Здравствуйте!", мы
не представляли себе, что может быть общего между нами. Они - с какой-то
другой планеты... А может быть, это мы - с другой?..
Так и стояли, глазели исподтишка на этих, с другой планеты, на набе-
режной Москва-реки в парке Горького. Они вышли из автобуса нехотя, опух-
шие от недосыпа, мятые, кто-то накинул на гранитный парапет цветастую
тряпку и растянулся под теплым солнцем... Куда смотрит милиция?! Милиция
в данном случае - мы. С красными повязками на левых рукавах. Инструкти-
ровали нас перед началом фестиваля довольно туманно - действуйте по обс-
тановке. Обстановка к развертыванию боевых действий не располагала, ско-
рее, наоборот. Ну и что, что человек лег на парапет?
Устал, может быть, пусть отдыхает.
Но поближе мы все-таки подошли.
Курчавый, лицо - в конопушках, паренек белозубо улыбнулся нам , пома-
хал рукой:
- Хай!
Вот оно - здравствуйте! - на иностранном. Как просто.
Мы заулыбались в ответ. Лед тронулся.
- Вам помочь? - вдруг по-русски спросила симпатичная девчонка, ничем
по внешнему виду не отличающаяся от инопланетян. - Меня зовут Ивета. Я -
переводчица. Вы что-то хотели спросить?
Что спросить?.. Что?.. Что самое важное, самое главное?..
Принципиальное...
- Почему у него брюки широкие?
Вот он корень всего! Критерий жизни.
Ивета перевела.
Конопушечный озадаченно посмотрел на свои штаны. Действительно, широ-
кие, мешковатые.
- Не понимаю, - удивился он. - Каждый носит то, что ему нравится, что
ему подходит... Разве может быть иначе?
Он задумался, потом озаренно воскликнул:
- О! Я теперь знаю. Вам интересно, что модно, а что не модно. И как я
раньше не догадался? Сейчас позову Пита, модно одеваться - его хобби...
Закидали летку, заправили откосы, закончилась завалка - можно было перекурить.
Иван помолчал, потом сдвинул кепку на затылок и спросил в самое ухо:
- Слухай, Валерка, а по какому адресу в Москве Хрущев проживает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64