..
и коснулась любовь их сердец, когда взглядами встретились двое. Он помог
Ей пересыпать яблоки в сетку, а его бумажный пакет, как нарочно, порвал-
ся, и яблоки раскатились по асфальту. Она бросилась помогать и протянула
Ему яблоко.
Остановись мгновенье - ты прекрасно!
Грянул хор и запел орган - так Ева когда-то протянула Адаму яблоко, и
начался род человеческий, да дело даже не в библейской легенде - сколько
бы ни жило человечество, вечно будет случаться такое - встретятся Двое и
познают Любовь, Добро и Зло...
Или...
В звуке - тяжелое, с присвистом, дыхание, топот сапог, кинокамера
"бежит": в кадре вздрагивает на ходу стриженый наголо затылок, вздулись
мускулы шеи, взмокла от пота солдатская гимнастерка. Вбегает во двор -
телега с одной, задранной в небо, оглоблей, осколок разбитого кувшина,
покачивающийся на колу в заборе, истошно заоравшая курица всполошно вы-
летела из-под ног, ступени, ступени, ступени крыльца, с высоты которого
открылась панорама села в дыму и пыли, где по улицам, неуклюже перевали-
ваясь, ползут, натужно воя, коробки танков с черно-белыми крестами...
Темные сени... Светлая горница: лавки, стол, образа в углу, расширившие-
ся от ужаса глаза молодой женщины, которая машет, подталкивает, зовет
руками, торопливо сдвигая в сторону половик и поднимая за железное
кольцо крышку, открывающую лаз в подпол. Захлопнулась крышка, скрыл ее
сдвинутый сундучок и в темноте подвала сдерживают, успокаивают дыхание
двое... Два солдата,,, Один наган на двоих... Один патрон в стволе... На
двоих... Один из двоих - Поэт. В подполе темнота, затаенное дыхание, а
наверху окрик чужой речи, грохот сапог, поет губная гармошка - встали на
постой. В сырой кромешной тьме, как в могиле. И запах земли. Той, за ко-
торую наверху - бой. Прислонившись затылком к холодной стенке погреба
шепчет Поэт строчки... о тех, кто были молоды, русоволосы и ушли недолю-
бив, недокурив последней папиросы... о тех, кто шел на смерть и пел, а
перед этим плакал, кого вела через траншеи окоченевшая вражда, штыком
дырявящая шеи... Поэтов военного времени. Страшен бездушный лик войны:
сгоревший дом, поникшая от горя вдова, огромноглазый от голода ребе-
нок... И встает солдат, и встает Поэт, для которого подвал, как могила,
и стоит Поэт на изуродованной земле - сапоги, гимнастерка, бинты - солн-
це нимбом вкруг стриженой головы, и поднял Поэт пулемет, нажимает на
спуск, поливает свинцом, только вместо фонтанчиков жалящих пуль распус-
каются белые стрелки желтоглазых ромашек, только от взрыва гранаты -
раскинулась клумба, только после воя снаряда - вознес в небо ветвистую
крону могучий дуб. И идет Поэт по Земле, белозубо смеется солнцу и сеет,
сеет, сеет своим оружием мир... Поднялся Поэт поступенькам вверх из пог-
реба и не услышал выстрела в спину...
Тот, последний патрон, был один на двоих, а достался Поэту, потому
что второй решил, что Поэт сдается... Не сдаются Поэты, но война для По-
эта, для поэзии - смерть... И мрамор лейтенантов, фанерный монумент -
венчанье тех талантов, награда тех легенд...
...Телефон-автомат - одинокость среди людей, среди множества себе по-
добных.
...Очередь за яблоками - все женщины явились на этот свет невинными
Евами, все мужчины Адамами, пусть же будет им всем дано вкусить от терп-
кого яблока Любви.
...Поэт и Война - бессмысленность убийства, человек уничтожает самого
себя, погублены Адамы, овдовели Евы, не успевшие даже встретиться друг с
другом.
Глава тридцать шестая
--===Свое время===--
Глава тридцать шестая
На заседание собрались в директорском кабинете. Здесь я бывал нечасто.
В небольшой приемной восседала с капризно надутыми губками Анюта -
секретарша, Анка-пулеметчица, как зовут ее за глаза, потому что она,
действительно, может отпечатать любую бумагу с высокой скорост-
рельностью. Если пожелает, конечно.
Сквозь двойные, обитые черным дерматином двери попадаешь в продолго-
ватую комнату, бывшую когда-то, скорее всего спальней, а может также ка-
бинетом старорежимного хозяина. Большой письменный стол расположен на
фоне окна, свет слепит глаза, сидящий за столом высится размытым силуэ-
том.
Нет, это не директор. Сегодня на его месте председатель местного ко-
митета профсоюзов Витя Горобец. Директор сел в стороне, в кресле. Боком,
словно отвернулся, нога на ногу.
Королев Степан Тимофеевич. Седая грива, под кустистыми, мощными бро-
вями спрятались маленькие глаза. Между собой мы его зовем "Разбойник".
Злые языки добавляют "половой". Что касается злых языков, то у слабого
пола этой привилегии никак не отнимешь, но и наша молодежно-похоронная
команда - Синецкий, Фалин, Шулепов, я - в карман за словом не полезут.
К письменному столу примкнут, словно припаян, Т-образно длинный стол.
За ним и расположились двумя рядами члены месткома.
Вдоль одной стены, напротив двери, книжные полки. За большими разд-
вижными стеклами полное собрание сочинений Ленина.
На противоположной от письменного стола стене портрет Брежнева. Под
ним календарь. Яркий, разноцветный. Явно не отечественной печати.
На четвертой стене картина. Скорее даже не картина - этюд. Лужок. Два
желтых стога. Картинку принято рассматривать. Восхищенно-одобрительно.
Зачарованно-почтительно. Любуясь. Потому что этюд этот - кисти директо-
ра. Ничего плохого в том, что он пишет маслом нет, мне даже нравится
этот лужок и два желтых стога. С настроением. Но вешать в своем служеб-
ном кабинете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64