Вот ведь как случается - любовь полиняет, остынет, если
кто-то из двоих окажется неряхой, а другой патологически не терпит пыли,
затхлости, запустения... Один металлический карниз над окном прогнулся,
видно, резко дернули занавеску, у кровати обломана ножка, подставили де-
ревянный чурбак, в углу каким-то покрывалом накрыта груда белья, на не-
мытых полах клочки бумаги, пуговица, на шкафу, идиотски улыбаясь, сидит
Буратино в полосатом красно-белом колпаке и с облупленным разбитым но-
сом. Мне его вручили на первом курсе за участие в художественной самоде-
ятельности. Глупая кукла, вечно улыбающийся оптимист, а голова тяжелая,
часто перевешивала, и Буратино частенько с размаху вонзался носом в пол.
При этом было ощущение, словно не он, а ты сам грохнулся. Поднимешь его,
а он по-прежнему сияет блаженной улыбкой. Может, так и надо - подни-
маться и снова радоваться жизни? Только что делать с разбитым носом? Мо-
жет забить голову чем-нибудь полегче, чтоб не перевешивала?..
Книжные полки... Книги, которые я собирал постепенно, любовно, по од-
ной... Когда уходил из этого дома, то набрался рюкзак барахла и нес-
колько стопок книг. Тогда Тамара, не глядя на меня, - знала, как дороги
мне книги, - негромко сказала:
- Сыну оставь. Ему же читать...
Я скрипнул зубами, но пересилил себя:
- Какие?
- А какие из них ценные? - уже с интересом спросила Тамара и добавила
простодушно: - Я же не знаю...
- Хорошо. Бери.
- Сам решай.
Я развязал шпагат на стопках, рассортировал заново:
- Эти я заберу.
- Вот их и оставь.
- Почему?
- Небось, ерунду какую-нибудь не возьмешь, хорошие себе, конечно,
выбрал.
- Ну и дрянь же ты. Это же книги по кинорежиссуре... Кулешов, Эйзенш-
тейн, Пудовкин, Довженко... И стихи...
- Так для сына же... Я для него что угодно сделаю.
- Что угодно... Что угодно? Даже зло?..
- Зайка! - сказал я Сережке. - Я сейчас вернусь. Не хнычь, пожалуйс-
та, будь мужчиной.
Теща возилась на кухне у плиты. Я не стал ей говорить, что специально
приехал пораньше, чтобы не видеться с Тамарой, просто мне пора, передай-
те ей мои поздравления и пожелания, но нет, теща не отпускала, просила
обождать, ты, зятек, так редко к нам приходишь, сына забыл, а теща ста-
рая, ей тяжело сидеть с внуком - и я пожалел ее, остался.
Тамара пришла часов в семь. Навеселе. С подругой. Не раздеваясь, в
пальто, сапогах прошла в комнату, долго тискала Сережку, тот хныкал, ко-
лотил ее ручонками по лицу, она смеялась, прижимала его к себе, и нако-
нец, как бы насытившись игрой, опустила его обратно в загородку.
Невеселые выходили именины. Медленно, с паузами, собирали на стол,
уселись, наконец-то, поздравили Тамару, но она отмахнулась, ерунда все
это, тоска - каждый год сознавать, что ты стареешь... Тоска, подумал я,
и вправду тоска. Зеленая. Тягостно было мне, томило меня какое-то дурное
предчувствие, а она смеялась - пей, гуляй, однова живем.
Когда включили телевизор и уставились хором в экран, я встал, попро-
щался.
- Я провожу тебя, - поднялась Тамара и вышла со мной из комнаты в пе-
реднюю.
Я помог ей одеться.
В колодце двора стыло, ветрено.
- Посидим, покурим, - предложила она.
Мы сели на скамейку.
Я смотрел, как она неумело чиркала спичкой, слабо затягивалась одно-
боко затлевшей сигаретой.
- Ты же раньше не курила.
- Закуришь, - вдруг резко ответила она. - Где живешь? У стариков?
- Да.
Помолчали.
- Что же ты так дом запустила? Грязно, не прибрано. Как ты можешь так
жить? - спросил я.
- А ты не командуй, - оборвала меня Тамара. - Вот приходи сам, убе-
рись, а потом командуй. Тебе хорошо, у стариков под боком - и покормят,
и спать уложат, а ты сам себе - вольная птица, куда хочу, туда лечу. А у
меня мать, отец, дача, работа, повертись с мое. О сыне не говорю, это
особая статья. Нет, как ты только мог нас бросить, я не понимаю, как?
Ведь ты же ушел от такого сына! Ты знаешь, люди на улице останавливают-
ся, любуются им, а тебе...Эх, ты, растяпа, всю жизнь был растяпа, ну, да
ладно, дело не в этом. Ребенку отец нужен, ясно? Я это уже поняла. Он
даже слово первое выучил "па", а не "ма".
Она вдруг глубоко затянулась сигаретой, выпустила через ноздри дым.
Как дракон огнедышащий.
- Я, Валерий, делаю тебе деловое предложение. Понимаю, что мы далеки
друг от друга, у каждого своя жизнь, но ради сына, только ради него,
вернись. Сделаем так. Мы с тобой образуем союз по воспитанию ребенка,
идет? Ты свободен, я свободна, никаких ограничений, но перед сыном мы -
святые, мать и отец. Другой отцом ему никогда не будет... Что скажешь?
Я ехал обратно в метро, время от времени мотая головой, как от наваж-
дения, словно отмахивался от летучих мышей, внезапно появлявшихся из
темноты. Как у Гойи: сон разума порождает чудовищ... Союз по воспитанию,
говоришь?.. Деловое предложение?.. Видно, стала что-то понимать, да раз-
ве так вернешь утерянное?
Нет.
Почему? Дело даже не в абсурдности ее идеи. Не верю я ей, ненадежная
она. А с ненадежным человеком жить нельзя, только маяться. А вот сына,
худого, воспаленного, родного так жалко, что выть хочется...
Черный день - встреча с сыном...
Черный день не кончился с возвращением домой - позвонила Наташа. Как
же я был рад ее голосу, но:
- Подожди, дай сказать, Валера, - тихо прервала она мои расспросы о
самочувствии. - Я чувствую себя хорошо, это правда. Тут, понимаешь, ка-
кое дело.
- Что стряслось?
- И впрямь стряслось. Мне операцию назначили на десятое.
- Десятое?!
- Да. У них там что-то изменилось.
- Но мы же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64