Я был мертв.
Позвонила радостно-взволнованная мама, мои родители ждали нас к
праздничному обеду, и все мои ссылки на усталость с дороги и дурное са-
мочувствие Тамары звучали, как пустые отговорки, мы были обречены на
встречу.
Я принял душ, побрился - все как-то механически, тупо, с паузами, не
удивился, что обнаружил в шкафу выстиранные рубашки и отутюженный кос-
тюм, - что-то новенькое в нашем доме, раньше такого в заводе не было, -
положил костюм на кровать и долго рассматривал темный двубортный пиджак,
размышляя над тем, что по идее - это моя самая бережно хранимая вещь, в
этом обличии я женился, застыл на свадебных фотокарточках, присутствовал
на всех торжествах, впрочем, какие там особенные торжества - дни рожде-
ния да праздники три раза в году: первомайские, ноябрьские, новогодние.
В этом костюме я наверняка явился бы в суд, на развод.
Тамара тоже собиралась долго, не спеша, потом мы медленно дошли до
метро. Эскалаторы, платформы, вагоны были заполнены толпами, несли кар-
тонные коробки с тортами, перевязанные шпагатом, деревянные палки с бу-
мажными цветами, бумажными лентами, бумажными гирляндами, как будто шла
неорганизованная демонстрация, и часто, очень часто попадались на глаза
такие же темные, двубортные фигуры, как моя.
За стол сели вчетвером: отец, мать, Тамара, я, поэтому и разговор по-
шел чисто семейный.
Отец, как всегда, точными вопросами собирал информацию, анализировал
ситуацию, делал выводы и прогнозы.
- Как самочувствие, Валерий?
- Спасибо, хорошо.
- Что значит хорошо? Лучше, чем полгода назад, или хуже, чем когда ты
был полностью здоров?
- Как у космонавта.
- Понятно. Что говорят эскулапы?
- Выпустили на волю. Очевидно, я в них не нуждаюсь. Снимки хорошие.
Очаг распался.
- Как распался? - не поняла мать.
- Ну, было что-то вроде нарыва на легком. Теперь что-то вроде рубца.
- Куришь?
- Бросил.
- Не тянет?
- Иногда.
- С учета сняли?
- Еще год-другой подержат.
- Два года? - встревожилась мать.
- А лекарства ты должен какие-нибудь принимать?
- Нет.
- Вот это хорошо, - удовлетворенно сказал отец. - Значит, действи-
тельно, сдвиги есть. - Что с отпуском? - спросил я у отца.
- Как всегда, раньше октября не получается.
- Значит, лето в Москве просидите?
- Не первый раз. Незаменимый, - кивнула мать на отца. - Как лето, так
он один за всех лямку тянет.
- Надо, - коротко отрезал отец.
- Ну, хорошо, хорошо. Ты тетю Клашу, соседку нашу по Потылихе, пом-
нишь? - спросила мать у меня.
- Помню.
- Хотим сарайчик у нее на лето снять. Хотя бы на субботу, воскресенье
выбираться. Совсем недалеко - электричкой полчаса да еще минут десять
пехом. Речка, лес... Приезжайте, всегда будем рады.
Я покосился на Тамару. Она ответила безучастной, блаженной улыбкой.
Могла бы моих стариков пригласить на свою дачу, вот где сарайчиков хва-
тает.
Мать поняла мой взгляд по-своему.
- Скоро?
- В конце июня будет семь месяцев, вот и считайте, - тихо сказала Та-
мара.
Хорошо, что есть телевизор в доме. Можно сделать вид, что очень ув-
лекся передачей, хотя на экране мелькали какие-то самодеятельные, бута-
форски разряженные ансамбли песни и танца.
- Пойдем-ка, что я тебе скажу, - мать увела Тамару на кухню.
- Как твои творческие успехи? - осторожно спросил отец.
Он не одобрял моих занятий кино, боялся, видно, что я собьюсь с доро-
ги, потеряю время, считал, что кино - это только увлечение, блажь, кото-
рая с годами обязательно пройдет, но сейчас с ней нельзя не считаться.
- Работал, - вяло ответил я. Разве ему расскажешь о живописце Болот-
никове, герое моего сценария? Не поймет. А если отец не поймет, то кто?
Отец как будто угадал мои мысли о художнике.
- Ты в "Известиях" недели три назад статью об абстракционизме не чи-
тал?
- Нет.
- Почитай. Советую.
- О чем она?
- Вредное это искусство - абстракционизм.
- Папа, как искусство может быть вредным? Цель его - облагораживать
людей, иначе это не искусство.
- Правильно. Вот в "Известиях" и написано, что абстракционизм - не
искусство, а вредная для народа живопись. Народу она непонятна, значит,
не нужна.
- Непонятно - не основание, чтобы сказать, что что-то плохое и вред-
ное. Пусть художник пишет, как ему бог на душу положил.
- Так, как они малюют, так и я смогу.
- Смоги. Попробуй.
- Вот Шишкин - настоящий художник!
- Фотография.
- Я бы себе в дом такую пачкотню ни за что не повесил бы.
Я оглядел стены комнаты: отрывной календарь с красной цифрой числа на
сегодняшнем листке да керамический львенок на телевизоре - пусто, дале-
ковато до любителя и ценителя живописи. Когда отец в последний раз был
на художественной выставке? Кого он знает из современных художников? Про
Пикассо, наверное, слышал, а вот Поллак, Брак, Клее... Но о живописи,
тем более модерне, рассуждает смело - в "Известиях" все сказано, куда
идти, что хорошо, что вредно.
Я молчал.
Потом спросил. Наверное, с той же интонацией, с которой он интересо-
вался моими творческими успехами:
- Как на работе?
- Опять назначили пропагандистом. Пятый год подряд, - с оттенком гор-
дости сказал отец.
Я смотрел на него и думал - какой же ты у меня, батя, правильный, сил
нет. Люблю я тебя, родной ты мой, но все-таки не трогал бы ты лучше то-
го, чего не понимаешь. Знаю, некогда тебе было в своей жизни, нелегко
тебе все давалось, время твое было такое. Голодали, сидели, воевали,
строили. Ради чего? Ради будущего, ради меня. Вот я и пришел. И ты лю-
бишь меня, и ты боишься, чтобы я не наделал глупостей, не увлекся вред-
ным для на рода абстракционизмом, за это еще и посадить могут, вот и да-
ешь мне готовый рецепт, как жить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64