- Напишите жалобу на главврача. Я подпишу. Убийца она. И потом я
знаю, кто взял сапожки вашей жены.
- Убийца... Убийцы моей жены - их несколько... На суд моего горя надо
призвать и директора школы, который выгнал на субботник десятиклассни-
ков, не разрешив им одеться, чтобы они работали... На этом субботнике
Наташа простудилась... И врача, который не распознал вовремя осложнений
после простуды, потому что из-за ремонта лаборатории не хотелось везти
кровь на анализ в другую клинику... И Наташа заболела туберкулезом... И
того, кто поместил ее в палату с тяжелобольными, имеющими особый вид ту-
беркулезной палочки... И Наташа заразилась ею... И главврачиху, которая
неграмотно сделала операцию для студентов второго курса...
Солнечны, ленивый от праздного безделья, курортный Крым...
Перевозка гроба...
Москва в разноцветных флагах кинофестиваля...
Крематорий 232-03-21. Райсобес 283-36-71.
Похороны и поминки - девять дней... сорок дней...
И ночей...
Глава сорок вторая
--===Свое время===--
Глава сорок вторая
Нет правды на Земле. Да, на Земле с большой буквы. На этом свете.
Все говорят: нет правды на земле...
Кто говорит? Все? Нет, так сказал Пушкин. Устами Сальери, хотя уста Пушкина и
уста Сальери совместимы только в трагедии... Пушкин, Моцарт, Сальери, трагедия
- все это для искусствоведов...
Главное другое - правда: нет правды на Земле. Сальери у Пушкина изве-
рился настолько, что бросил вызов небесам:
Все говорят: нет правды на земле,
Но правды нет - и выше...
К такому придти - Моцарта убить...
Собор огромен, темен и пуст. Его готика не покрыта сводом купола, уходят в
поднебесье колонны и витражи и оттуда, с самой верхней точки, над тусклыми
трубами органа, поющими "Лакримозу" из "Реквиема", единственным сияющим пятном
- гроб. Почетный караул пылающих толстых свечей на высоких подсвечниках, белые
кружева жабо, белый завитой в букли парик, белые хризантемы, словно точеное из
белой кости лицо - Моцарт спит с еле заметной улыбкой, смертию смерть поправ.
А где-то в углу собора, за колонной в полумраке черный Сальери:
Все говорят: нет правды на земле,
Но правды нет - и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма...
Я сидел на полу своей квартиры, прислонившись спиной к стене. В центре
свежепобеленного потолка торчали скрученные провода с обрывком изоляции и крюк
для люстры. Для той, что я хвалился в палате клиники перед Наташей и Вероникой
- плафоны, как колокольчики ландыша. Стены обклеены светлыми обоями: по серому
полю белый непонятный рисунок с бесконечными извивами переплетающихся линий
без начала и конца. Прямоугольник тройного окна стеклянно чист, две крайние
створки распахнуты настежь, и солнце, июньское солнце мощным световым потоком
упиралось в паркетную лесенку пола. Я сидел на полу, прислонившись спиной к
стене, руками ощущая выструганную стружку деревянных волокон, и смотрел, как
световой столб незаметно, но неотвратимо, словно свое время, перемещался
справа налево и уже взобрался косым углом на противоположную от меня стену.
Память то возвращала меня далеко в прошлое, в детство, в юность, то
пыталась вспомнить о будущем, мир моих ощущений тоже двигался, как река
времени, он был пронизан светом озарений, током иного восприятия жизни -
в такие моменты почти физически ощутима равнодушная гармония мироздания
и видишь себя малой частью целого, частью прошлого и настоящего, перехо-
дящего с каждым мгновением в будущее, в такие моменты осознаешь, кто ты
и зачем ты... А кто я?..
Простая история: родился, учился...
В сказке моего детства яркая, высвеченая до мельчайших подробностей, с
запахами и голодным ознобом - послевоенная Москва.
Чугунные орлы на башне Киевского вокзала, раскинув крылья, всматрива-
ется в разноголосый, быстроглазый рынок-шельму: горестно взывает к спра-
ведливости под усмешки толкущегося народа мужик в кургузом пиджаке, кеп-
ке-восьмиклинке и кирзовых сапогах - ему всучили "куклу" - вместо пачки
красных тридцати рублевок аккуратно сложенный сверток газетной бумаги.
От Киевского вокзала троллейбусные провода протянулись вдоль набереж-
ной, еще необлаченной в гранит, до Окружного моста, с одной стороны ко-
торого Дорогомиловский химический завод, переименованный местными жите-
лями в Дорхимвонючку, а с другой стороны - тусклые купола Новодевичьего
монастыря.
Сразу за Окружным мостом Потылиха - тогдашний пригород Москвы, тихая
грязная Сетунь, источающий ароматы парфюмерный завод, как бы компенсиру-
ющий запахи Дорхимзавода, шоссе, взбирающееся на пологие Воробьевы горы,
заросшие сиренью и мелким подлеском и раскопаные под огороды с картош-
кой.
Отсюда разноцветными букетами в вечернем небе открывалась панорама
главного салюта страны - салюта Победы. Люди радовались, плакали, вери-
ли, что наступит яркая, зажиточная жизнь, что придет покой и радость в
каждый дом.
Чуть поглубже, на Воробьевых горах - павильоны "Мосфильма". Пыльная
Потылиха - город моего детства. Киногородок. Кино жило в нашем доме так-
же естественно, как краски и кисти в мастерской художника. Может быть,
отсюда у меня такая тяга к экрану, к киносценариям?..
...Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался - слезы
Невольные и сладкие текли...
Черный Сальери умиляется самому себе, у черного Сальери, оказывается,
чувствительная душа - неужели, если убийце доступен восторг сопричастности к
искусству, то он достоин сочувствия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64