«Молчание — золото» висело в спальнях. «Семь раз отмерь — один раз отрежь» — в помещении для шитья. «Чистота — прежде всего» глядело на них с гладких плиток викторианских ванных комнат.
Девочек учили жить по этим правилам, и горе тем, кто осмеливался ослушаться.
Элизабет многому научилась в приюте Хенриетты Филдинг, а освободившись, как она это потом называла, легко рассталась с большинством навыков. Например, с привычкой к совместной жизни. С тех пор она никогда и ничего ни с кем не делила. Одиночество драгоценно, уединение превыше всего. И никаких колокольчиков. У дверей ее квартиры висел молоток, не колокольчик. Она ненавидела звон…
Вдруг она поняла, что и в самом деле слышит звон.
Харри прервал работу, подняв голову, с кисточкой в руке прислушался:
— Слышишь, да? Это звонят в Темпест-Кей. Там всегда звонят в колокол, если кто-то из членов семьи умрет. И Не перестают звонить до самого конца похорон.
Он снова принялся за работу, спросив только:
— С тобой все в порядке, детка?
Элизабет побледнела, ее светлая кожа приобрела зеленоватый оттенок. Харри заметил дрожь, пробежавшую по ее телу.
— Я ненавижу колокола… Особенно погребальный звон. У меня от него мурашки.
Харри удивился. Он уже давно считал, что она не способна на что-либо реагировать. Всегда слишком хорошо контролирует себя. Но сейчас с ней явно было что-то неладно.
— Что же, — сказал он с сочувствием, но вполне прозаично. — Придется тебе потерпеть. Большой Человек умер… и его люди оплакивают его. Знаешь, его ведь называли «королем»… вряд ли они прекратят бить в колокол из-за тебя.
Он усердно трудился над ее лицом.
— Ты, наверное, потеряла кого-то из близких?
Это оказалось бы еще одним сюрпризом. Харри готов был поклясться, что ей наплевать на всех на свете.
Она помолчала, затем произнесла:
— Мне некого терять.
— Как! Ты совсем одна на свете?
— Совсем.
— А нас целых восемь человек, — ответил он весело. — Так что иногда хочется, чтобы было поменьше!
Он остановился.
— Я положил три слоя тона. Конечно, считается, что хватит и одного слоя чудо-грима, но нам-то с тобой лучше знать, правда, детка? К тому же Пит, как всегда, будет во что бы то ни стало добиваться совершенства.
И тебе придется то и дело нырять в воду, как чертику на веревочке.
Он взял увеличивающее зеркало и подал ей, чтобы она могла взглянуть на себя. Она бесстрастно изучала его, как всегда превосходную, работу. Она золотилась и сияла. Тушь удлинила ее и без того длинные ресницы, и осененные ими удивительные глаза, зеленые и бездонные, таинственно мерцали. Черты ее были искусно подчеркнуты тенями, широкие, изящно очерченные губы манили соблазном.
Она коротко кивнула.
— Замечательно.
Все-таки она странная, подумал Харри. Он ни разу не видел в ее взгляде восхищения собственной красотой. Как будто это механизм, который нужно наладить и за которым требуется уход, чтобы хорошо действовал.
— А вот и Бесс идет причесать тебя.
Вошла Бесс, как всегда, бурча себе под нос.
— Боже, как я ненавижу этот колокольный звон…
— Будь благодарна жизни за маленькие радости.
Здесь в любом случае гораздо приятнее, чем в какой-нибудь промозглой лондонской студии.
Элизабет вымыла голову накануне вечером. Она вытащила шпильки, и тяжелая сверкающая масса волос закрыла ей спину почти до талии.
Бесс расчесала их, разделила на три части, затем свернула пучком, а за ухом вколола огромный яркий цветок гибискуса.
— Хорошо, — сказала она, закончив, — теперь займемся телом. — Харри понял, что пора идти. Другие фотомодели, нисколько не стесняясь, показывались обнаженными и перед ним, и перед другими. Но не Элизабет Шеридан.
— Ну, увидимся на берегу… пока-пока.
Элизабет встала, спустила купальник до талии, а Бесс принялась втирать ей в кожу переливающуюся золотистую жидкость, которая, высыхая, создавала впечатление великолепного загара.
— Вот и все… прекрасно…
Бесс отправилась мыть руки.
— Вот и положись на этого Пита, — ворчала она. — Ни водопровода, ни электричества, вообще ничего. Что ему взбрело в голову ехать в такую даль?
— Очевидно, агентство заключило договор…
— Необитаемый остров, дай только! Никого, кроме нескольких дурацких туземцев, да ко всему прочему этот проклятый звон!
По телу Элизабет прошла дрожь, но она овладела собой, а Бесс уже потихоньку, чтобы не испортить своей работы, возвращала на место бретельки купальника.
Купальник был синий, щедро открывавший ее тело.
Бесс еще раз внимательно, придирчиво оглядела Элизабет.
— Да, думаю, даже Пит ни к чему не придерется…
Пошли, разделаемся со всем этим поскорее…
Три часа спустя Элизабет в последний раз погрузилась в воду, вынырнула и улеглась на берегу, прижавшись щекою к горячему песку. Теперь было не важно, что песок прилипает к коже. Наконец-то Пит был доволен. Ей пришлось все время то нырять, то вылезать из воды, забираться в лодку или с брызгами выныривать из волн, а фотокамера все это время не отрывалась от нее, чтобы продемонстрировать потенциальным покупателям все совершенство макияжа: не размылся тон, не потекли ресницы, не размазалась помада.
Почему-то она чувствовала себя разбитой. Проклятый колокол… звучный скорбный звон не прекращался ни на минуту. Кто-то подошел к ней. Это оказался Пит, режиссер.
— Мы собрались в Нассау посмотреть окрестности.
Поедешь?
— Спасибо, нет.
— Здесь же совершенно нечего делать.
— А мне ничего и не нужно.
— В Нассау можно походить по магазинам. На Бей-стрит есть совсем неплохие.
— Мне ничего не надо.
Но он все еще пытался уговорить ее. Бог знает, почему, подумал он, ясно, что из этого ничего не выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155