Харри состроил гримасу.
— Да, давай начнем.
Элизабет села на стул, лицом к окну, так что яркий свет заливал ее всю. Открыв ящик, Харри раскладывал свое снаряжение: баночки, кисточки пошире и совсем тоненькие, тюбики. Принявшись за работу, он мог превратить Богом данную красоту Элизабет Шеридан в нечто неземное. И эта красота исчезнет, подумал он, глядя на нее с сожалением, вместе с нею. Но пора за работу. Хватит лодырничать. Она была готова, готова и к макияжу тела, это сделает потом Бесс, ее парикмахерша. Ролик, который должен был демонстрировать достоинства новейшего достижения «Безупречного Макияжа» — несмываемой косметики, — предстояло снимать в воде, поэтому на Элизабет был купальник. Все это время она проведет в воде. Съемки начинались в шесть утра, чтобы успеть запечатлеть на пленке ту удивительную чистоту света, что исчезает, как только солнце поднимется выше.
Он принялся за работу. И, работая, болтал без умолку.
— Интересно, кому теперь достанутся его денежки?
Скорее всего пасынкам и падчерице. Его падчерице всегда не хватало денег… Ну, она и потаскуха! Я о ней такого наслышался… Говорят, совершенно ненасытная… даже не хочется пересказывать тебе, детка, все эти гадости. — В его словах крылась насмешка, так как все знали, что Элизабет Шеридан безразлична к «таким вещам». — Я однажды видел ее… воплоти, так сказать, и уж плоть свою она демонстрировала вовсю. Юбка до пупа, под юбкой ничего, сама обвешана бриллиантами и просто исходит сексом! Еще младший пасынок — старший-то просто пьяница, — а младший гуляка! У меня приятель работает в фирме Дживса и Хокса, он мне рассказывал, что Дан Годфри выкладывает по тысяче фунтов за костюм! Тысячу! — Харри снова глубоко, с завистью, вздохнул. Он любил одеться. — С таким-то наследством он может заказать себе костюм из чистого золота… наклони головку… вот так, чудненько. А этот дом! Набит сокровищами… Представляешь, они родом из Англии. Старшая ветвь, унаследовавшая титул, все еще живет в Англии… Но безо всяких средств… они совершенно разорились несколько лет назад… готов ручаться, они Богу молятся, чтобы оказаться в числе наследников…
Его болтовня звучала для Элизабет как плеск воды.
Если бы ей хотелось, она могла бы довольно много рассказать Харри об английской ветви семейства Темпест.
В детстве она была воспитанницей сиротского приюта Хенриетты Филдинг, стоявшего неподалеку от ворот Темпест-парка. Каждое лето она, вместе с остальными, ходила на ежегодный праздник с раздачей наград, который всегда происходил на свежем воздухе, и там, после бега наперегонки, исполнения народных танцев и завтрака, состоявшего из бутербродов с ветчиной, сдобных булочек и мороженого, они выстраивались в ряд, чтобы графиня Темпест, возглавлявшая опекунский совет приюта, проходя мимо каждой воспитанницы, могла кому улыбнуться, кого похлопать по плечу, кого погладить по головке, прежде чем начать раздавать награды по случаю окончания школьного года. Девочки в ответ приседали в реверансе. Мальчиков в школе не было. Мисс Хенриетта Филдинг, бывшая гувернантка семейства Темпест, была ярой феминисткой и считала, что от мужчин нет никакого толка. Дома на книжных полках у Элизабет до сих пор стояли книги, полученные в школе в награду. «Маленькие женщины», «Что делала Кейт», «Беспредельный мир», «Робинзон Крузо» и другие, все в том же роде. Кроме последней, полученной перед тем, как она в шестнадцать лет покидала приют: это было прекрасно иллюстрированное издание книги о Темпест-Тауэрз. Элизабет внимательно изучала ее, разглядывая репродукции с картин, которые им, детям, никогда не разрешали посмотреть на самом деле.
Книга сыграла свою роль, привив Элизабет любовь к интерьерам усадеб.
Несколько лет спустя она приехала в Темпест-Тауэрз как посетитель; заплатила за вход полкроны и вслед за экскурсоводом обошла залы, открытые для публики.
Ей бросилась в глаза разница между реальностью и фотографиями в ее книге. Нельзя было не заметить, что для поместья наступили тяжелые времена. Элизабет с болью увидела на штофных обоях темные прямоугольники на месте висевших когда-то картин; часть мебели отсутствовала, все казалось истертым и обветшавшим.
Роли поменялись. Бывшая воспитанница приюта сделалась известной фотомоделью и заработала целое состояние; Темпесты же оказались вынужденными открыть свой дом для посетителей. Ей показалось, что это справедливо. Приют Хенриетты Филдинг тоже оказался потрясением. Она помнила времена, когда дом внушал ужас и почтение. Теперь же она видела перед собой просто старое мрачное викторианское здание, которое прежде было домом священника и знавало когда-то лучшие дни. Теперь там находились конторы, отдел социального обеспечения и муниципальное управление. Старую, бутылочно-зеленую, окраску сменила голубая с белой отделкой. Окна были широко распахнуты, сквозь них долетал стрекот пишущих машинок, звонки телефонов. Тут ей вспомнился совсем другой звон.
При мысли о приюте Элизабет прежде всего вспоминался звон колокольчика. Колокольчик разбудил ее в первое утро. Она до сих пор помнила этот непривычный звон и свой испуг и замешательство. Вскоре она поняла, что у Хенриетты Филдинг все делается по звону колокольчика. Колокольчик звонит — и все встают, идут есть или учиться. И всегда в тишине. Мисс Хенриетта была верным слепком своих викторианских времен — она основала приют в 1890 году, и викторианские правила внушались сиротам-воспитанницам прежде всего.
Они даже присутствовали в виде вышивок — девочек учили шитью и вышивке, — оправленные в рамки, развешанные по стенам практичного, но отвратительного зеленого цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155