Когда же она назвала адрес, он с неудовольствием сказал:
— Так это же все шестьдесят миль!
— Я заплачу вам, — высокомерно ответила Ньевес.
— Поздновато молодой даме ехать одной в такую даль, в Галуэй!
— Меня ждут! — не задумываясь, солгала Ньевес. — Я только что звонила туда, и мне велели взять такси.
Меня ждут.
— Надо надеяться. Куда, вы сказали? В Килмарран, что ли?
— Да… Там живет мистер Дэв Локлин. Кинорежиссер, — сообщила Ньевес.
— А, Дэв Локлин… не тот ли, что поставил в прошлом году отличную пьесу в Театре аббатства?.. — И он открыл дверцу.
Здесь, на последнем этапе своего путешествия, Ньевес обнаружила, что ее восторги сменились тревогой.
Она мысленно вернулась назад и поразилась. Ей раньше не приходило в голову, что отчаяние может завести так далеко. Да, я в отчаянии, думала она с вызовом. Но ее решимость уже была подточена чувством вины и мыслью о беспокойстве, которое она причинила близким.
Дэв все объяснит, подумала она. Он знает, что делать.
Как всегда.
Как только машина свернула с главного шоссе, она взглянула в окно и узнала, даже в темноте, знакомые места. Она сидела на краешке сиденья, прижавшись лицом к стеклу.
— Вот сейчас… вот те большие ворота и есть Килмарран!
Ворота по обыкновению были открыты, и пока автомобиль приближался к освещенным окнам большого дома, Ньевес ерзала на сиденье, держась за ручку дверцы, и не успел он остановиться под облезлым гипсовым навесом крыльца, как она уже изо всей силы колотила железным дверным молотком. Почти сразу же входная дверь отворилась, и она, заливаясь слезами, кинулась в объятия высокого смуглого мужчины, вышедшего ей навстречу.
— Дэв… о, Дав!
Таксист опустил сумку Ньевес у ее ног.
— С вас тридцать фунтов.
Ньевес, вся в слезах, замешкалась, и Дэв сам взял у нее свернутые трубочкой банкноты и расплатился с шофером, прибавив щедрые чаевые.
— И доброй вам ночи! — ухмыльнулся тот в ответ.
В большом холле, где с потолка свисала прекрасная, но давно не чищенная уотерфордская люстра, Дэв Локлин достал носовой платок из кармана брюк.
— Возьми… сегодня и так сыро.
Но Ньевес никак не могла выпустить из рук его рубашку, мокрая щека прижималась к его груди.
— Я должна была приехать, Дэв. Непременно! Мне больше ничего не оставалось… о, Дэв, как же мне было плохо!
Дэв приподнял ее лицо за подбородок и вытер слезы носовым платком.
— Ладно… Ты все мне потом расскажешь. Действительно, должно было случиться что-то ужасное, чтобы ты сбежала оттуда.
— Да, там было жутко. Ты просто не представляешь себе.
— Нет, но надеюсь, что ты мне расскажешь.
Ньевес шмыгнула носом, с обожанием вглядываясь в смуглое испанское лицо с ярко-синими ирландскими глазами.
— Я затем и приехала… я знала, что должна…
— Тогда пошли. У меня есть кофе и сандвичи.
— Чудесно! В самолете еда была жуткая! Неужели люди это едят?
— Небогатые люди едят. Ты ведь никогда не видела, как живут другие люди, верно?
Лицо Дэва озарилось улыбкой, и Ньевес засмеялась с облегчением. Он не сердится. Он, как всегда, добрый и надежный.
Она с беспокойством взглянула на него.
— Тебе звонили из Мальборо?
— Да. Три раза.
Ньевес покраснела.
— Наверное, они беспокоятся…
— Конечно. Когда скромная и робкая девица вроде Ньевес Боскомб вдруг решает совершить побег, да еще рейсовым самолетом — станешь беспокоиться. И гадать, почему она это сделала.
Ньевес опустила голову.
— Я просто не представляла, что еще можно сделать.
— Давай позвоним им и скажем, что ты здесь.
А потом расскажешь мне, почему.
Он ввел ее в большую комнату со следами былого великолепия, где мебели было немного, а в большом камине горел огонь. Комнату освещала единственная лампа над большим, в порезах и пятнах, столом, на котором стоял кинопроектор и лежали сотни футов 35-миллиметровой пленки. Ньевес кинулась к столу, восклицая:
— Дэв! Это последнее, да?
— Да. Я как раз занимаюсь монтажом — вернее, пытаюсь. Когда Касс не отрывает.
Ньевес выглядела смущенной.
— Прости, — прошептала она. Затем она подошла к камину и встала к нему спиной, растирая соблазнительную попку, занемевшую от долгого сидения.
— А Лоуренс? Куда он делся?
— Он на Сотбис. — Дэв наливал кофе из помятого серебряного георгианского кофейника в треснувшую чашку рокингемского фарфора.
— Ой, Дэв, у тебя так скоро ничего не останется!
— Кроме самоуважения, — усмехнулся он, показав белые крепкие зубы. — Ну, оставь это… смотри, вот сандвичи, которые Томас для тебя приготовил.
Сандвичи представляли собою толсто нарезанные куски жареного мяса с еще более толстыми ломтями хлеба. Ньевес не могла оторваться от них.
— М-м-м-м, как я люблю Томасовы сандвичи… в Мальборо никогда не делают таких. — Голос и лицо ее были по-детски восторженными. — А как я люблю Килмарран! Это всегда было мое самое любимое место после Мальборо. — На ее лицо набежала тень. — А теперь самое любимое… Теперь я ненавижу Мальборо! Ненавижу!
Дав поглядел на нее из-под невероятно длинных и загнутых, как у женщины, ресниц.
— Расскажи, — сказал он мягко, наливая себе кофе.
И вдруг понял, что голоден, что целый день ничего не ел. Когда он работал, то забывал о еде. — Не может быть, что все так плохо.
— Ужасно! — с жаром воскликнула Ньевес. — Ты просто не знаешь…
Дверь открылась, и появился крошечный человечек в старинном костюме дворецкого.
— А, так она приехала!
Ньевес оставила сандвичи и кинулась с распростертыми объятиями к Томасу.
Он обнял ее, похлопал по плечу.
— Убежала, да? — спросил он хриплым голосом.
— Только ради тебя, Томас, ради тебя.
— Обманщица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155