«Это я, я вас жду, возьмите меня с собой». Но, дойдя до последней кроватки, мать остановилась в нерешительности, обернулась к сыну, перехватила его взгляд и торопливо шагнула назад: «Аня!» Девочка расплакалась, едва старушка склонилась над ней. Со слезами на глазах мать повторяла:
— Аня, маленькая ты моя, я видела, знала, чувствовала, что это ты.
Ганс, смущенно улыбаясь, топтался рядом и не решался прикоснуться к ребенку. Обычно он приходил в часы, отведенные для посещений, как положено, платил деньги, несколько минут разговаривал с Викторией, если заставал ее у Аниной кроватки. Виктория с ребенком на руках расхаживала по светлому залу. «Доченька ты моя, ангел ты мой, самая любимая на свете»,— приговаривала она, укладывая девочку в кроватку, на мягкие подушки. А теперь его мать взбивала их, проверяла, достаточно ли они мягкие, будто отвечала за порядок в этой комнате.
— Мама,— наконец сказал он,— этого не следует делать, оставь!
Но она взяла девочку на руки и передала ему, показав местечко на головке, где волосы были особенно реденькие, а кожа слегка покраснела.
— Пролежень,— сказала она.— А все потому, что сестры, молодые глупые девчонки, не умеют обращаться с маленькими детьми.
Он не знал, как быть и что делать. Сестер рядом не было, они гремели посудой на кухне. Аня замахала ручками, потянулась, открыла глазки, сморщилась и заплакала.
— Ну, будет,— сказала мать, крепко обняв ребенка.— Теперь я с тобой.— Она повернулась к сыну, серьезно взглянула на него и решительным голосом прошептала:— Сейчас мы нашу Аню заберем, слышишь, сейчас же.
— Да, мы все очень любим Аню,— приветливо сказала она.
Старая женщина еще крепче прижала к себе ребенка!
— Взгляните-ка, у девочки пролежень.
Ганс хотел было вмешаться, смягчить резкость матери, покончить с неприятной сценой, но только промямлил:
— Спасибо, что разрешили нам заглянуть в неприемные часы.
Его мать уже направилась с ребенком к двери:
— Мы заберем Аню. И лучше всего сейчас же.
— Нет,— решительно сказала молоденькая сестра и заступила ей путь.— Так нельзя, вы ведь.не мать ребенка.
— Мама! — крикнул Ганс.— Прошу тебя, не надо! Старая женщина покраснела, неохотно остановилась,
обеими руками прижала к себе ребенка и, точно опомнившись, спросила:
— Почему?
— Вы не мать ребенка,— повторила сестра.— Положите девочку в постель.
— Да,— сказал Ганс. Ребенка принесла сюда Виктория. Это она мать, у нее права на этого ребенка, и она от них не отказалась. Ее заверили, что она может забрать ребенка отсюда в любое время, ни о чем ином и речи не было: и тогда, перед отъездом, и потом, в открытках и письмах, которые она присылала, с тех пор как пыталась прочно стать на ноги в другом мире.
— Прошу вас,— сказала сестра, подошла к матери Ганса и протянула руки.— Пожалуйста, отдайте мне девочку, ее нужно положить в кроватку.
На кухне стало тихо. В большой зал сбежались дру* гие сестры, постарше и помоложе, все в белых халатах, зашушукались, одна громко сказала:
— Марга, не надо было их вообще сюда пускать.
А одна молоденькая девчонка-повариха, лет восемнадцати, пригрозила:
— Если не отдадите, вызовем полицию.
Один за другим стали просыпаться дети, беспокойно зашевелились в кроватках, стараясь приподняться, и тоже заплакали.
— Ну,— сказал Ганс и подошел к матери, зная, что должен что-то предпринять, положить конец неприятной
сцене.— Ну, мама,— повторил он, кладя ей на плечо руку. При этом он нечаянно коснулся головы ребенка, мягких как пух потных волосиков, ощутил тепло детского тельца и заглянул в широко раскрытые глаза дочери, не похожие ни на его собственные, ни на чьи другие. Они смотрели отчужденно и вопросительно. Минуту он оторопело стоял с протянутой рукой, глядя на малышку, потом обратился к сестре: — Я отец ребенка. Мы хотели бы забрать Аню к себе.
— Мы возьмем ее сейчас же,— не унималась мать.
— Мы все уладим по закону,— сказал он,— а пока Аня еще несколько дней останется здесь.
Старая женщина покачала головой, обернулась в одну, в другую сторону — кругом сестры — и сказала громко и укоризненно:
— У Ани пролежни, за ней тут нет надлежащего ухода.
— Послушайте,— крикнула дерзкая восемнадцатилетняя девчонка,— это уже слишком! Сейчас же отдайте ребенка!
— Прошу тебя! — Ганс решительно взял у матери ребенка, снова пристально посмотрел в темные глаза, на мгновение забыв о криках и перебранке. Потом, словно издалека, донесся голос матери: она внушала сестрам, что ребенка надо переворачивать на бок, на спину, на живот, чтобы голова развивалась правильно и была хорошей формы. Он подошел к кроватке, бережно положил в нее дочь, выпрямился и сказал: — Ничего, скоро мы снова придем.
Мать только добавила:
— Да, скоро.— Но все не двигалась, и Гансу пришлось буквально тащить ее к двери.
Было уже поздно, вряд ли им удастся еще застать мужчину в очках за письменным столом.
— Вон там, за церковью,— сказал Ганс.
Они были где-то на окраине. Рядом — суматоха стройки, путь преграждали глубокие канавы, курилась пыль, громыхали грузовики, трактора тащили за собой бревна. Разве тут поймешь, о чем говорит мать? И что толку в планах, если мужчина в очках уже ушел домой, закрыв на ключ контору на третьем этаже, третью дверь справа, за которой стоят полки, набитые бумагами? А среди них папка с документами Ани Линднер, его дочери, которую он не хотел отдавать Виктории, если та вдруг вернется—
завтра или спустя годы, упирая на договор: «Я заберу ребенка, как только смогу». Но все же он еще надеялся и верил, что придет конец разлуке и обману; ему дороги и Виктория, и ребенок, та и другая были нераздельны и принадлежали этому миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51