Он бы с радостью всучил каждому на стройке список книг и заставил смотреть на учебу как на выполнение нормы.
— Ведь Маркс и Ленин показали, как надо обращаться с наукой на практике. На практике, понимаешь?
— Пусть,— сказал Ганс.— Но ведь Дюбек только сыпал цитатами налево и направо, а от этого толку мало.
— Если бы он был здесь!
— А где он теперь? Файт пожал плечами:
— Кто его знает? — Он прошел еще несколько шагов по снегу, потом остановился, тяжело дыша.— Хуже всего, Ганс, что ведь мы должны были бы уйти гораздо дальше — теоретически, я имею в виду. Да, все оказалось намного труднее, чем мы думали, но если бы такие гениальные ребята, как Дюбек, не убегали...
— Убежал? — спросил Ганс.— И он тоже?
Файт покачал головой. Нет, он ничего не знал о Любеке, ничего не слышал о нем. Он имел в виду Викторию и некоторых других инженеров, в том числе тех, кто сбежал не в другой мир, а в соседний город или перешел на другую стройку, на более спокойное место.
— Год назад гении вроде Дюбека выложили на стол великолепнейшие планы,— сказал Файт.
— Летние планы,— возразил Ганс, повторив любимую присказку Лабуды, и указал на новый, безнадежно пустой цех.— Халтура! Ни один чертеж, ни один график выполнения работ, ни один сетевой план не соответствует действительности. Мы плетемся от одной вынужденной меры к другой.
— И во всем виноваты дюбеки? — настороженно спросил Файт.
Ганс покачал головой. Не ему судить, а тем более осуждать.
— Если уж на то пошло, оставь Дюбека в покое,— сказал он,— да и Викторию тоже. Гениев здесь нет. Доб-бертин нам строить.
Файт замедлил шаги и положил руку Гансу на плечо:
— Ладно. Но ты обязан учиться, это твой долг — партийный долг, ясно? Сам ведь небось смекнул: то, что случилось тогда, было необходимо.
Еще несколько шагов, и Файт вышел на протоптанную дорогу, ведущую к новостройкам города. В сумерках одно за другим зажигались окна, трех- и четырехэтажные дома, «типовые проекты», которыми Ганс восхищался в студенческие годы. Планы стали явью и во многих других городах: Хойерсверде, Дрездене, Люббенау. Всюду, как и здесь, вечерами вспыхивали цепочки огней. Жизнь давно вошла в квартиры, классные комнаты, рестораны. Раньше тоже бывали суровые зимы, когда цемент и уголь замерзали в вагонах, а автомобили, краны, машины застревали в сугробах, но, несмотря ни на что, люди возводили города. И здесь, в Доббертине, на строительстве города и фабрики, тем более нельзя отступать. Ганс так думал всерьез.
— Я сейчас здесь, здесь и останусь — это ведь мой долг,— заявил он.
Файт повернулся к нему, улыбнулся и протянул руку:
— - Что ж, до воскресенья, а там видно будет.
15. Тридцатилетний мужчина, со школьных времен в вечных переездах, привыкший к общежитиям, частным квартирам, гостиницам, баракам, вдруг очутился в уютно обставленной квартире крупноблочного дома типа П-2. Он знал не только стоимость строительства, но и размеры комнат, дверей и окон, думал о семьях, которые когда-нибудь поселятся в этих домах, об обоях, о разной мебели, коврах, полках с множеством книг, гардинах, лампах, вазах с цветами и разбросанных детских игрушках. Он думал при этом и о Виктории, и о ребенке, и на секунду все здесь показалось ему близким, будто это был его собственный мир.
Георг Файт открыл ему дверь и позвал:
— Эрика, у нас гость!
520
Ганс пришел сюда как гость, и Эрика радостно поздоровалась с ним.
— Ну наконец-то заглянул к нам,— сказала она и пожала ему руку.— Не споткнись о кубики — вот что значит дети в доме.
Для четырехлетнего Фреда и трехлетней Эвы он был чужим, одним из тех, кому полагалось застенчиво подать руку и сказать: «Здравствуйте!» Поздоровавшись, оба молниеносно скрылись в детской.
— Ну и команда! — извинялся Георг.
Много воды утекло с тех пор, как они в Лейпциге пили грушевый пунш (на самом деле, как уверял Георг, он был персиковый — невероятная смесь кислого вина и консервов).
— На свадьбу ушли все наши сбережения,— смеясь, добавила Эрика.— А когда вы еще и рюмки разбили о стену, мы совсем обанкротились.
Осматривая квартиру, Ганс заметил стулья с резными спинками, кресла, обитые пурпурным бархатом. Все это Георг купил за бесценок после того самого банкротства у старьевщика. Железная кровать, два года служившая Файтам супружеским ложем, принадлежала когда-то лейпцигской квартирной хозяйке. Теперь же она была недостаточно хороша даже для маленького Фреда. Деньги на телевизор марки «Ре'мбрандт» с крошечным кинескопом Георг сэкономил из стипендии во время московской стажировки. Позже Файтам стало полегче. Эрика показала на гардины в гостиной:
— Это моя первая премия. Тогда так и платили натурой, вон она висит.
Работая в Белене и в Доббертине, она отошла от математики, занялась статикой, участвовала в проектировании, за это ее не раз награждали.
— Время от времени полирую ордена,— весело сказала Эрика.— У меня сейчас времени достаточно: снова жду ребенка.
Георг Файт любил играть в шахматы, Ганс тоже. И вот они склонились над доской. Делая первые ходы, еще немножко поговорили, потом воцарилась тишина. Эрика лежала на кушетке, читала книгу, а Георг смотрел поверх фигур и, когда жена порой глубоко вздыхала, улыбался ей.
Она долго терпела молчание мужчин, листала книжку, задерживаясь на некоторых страницах, потом не выдержала:
— Слушайте, отвлекитесь-ка на минутку.— И весело прочла вслух несколько фраз, а потом назидательным тоном осведомилась: — Вы слушали? Помните Дагмар Андрик? Тоже в своем роде Каренина, разве что под поезд никогда не бросится, потому что еще студенткой догадалась вовремя сбежать от страстной любви в математику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51