«Ты ничего не слышишь?» Я слышала, с того берега звали: «Паромщик! Паромщик!», этот крик частенько пугал нас во сне. «Мы теперь не паромщики,— сказала я.— Мы не слышим. Парома больше нет!» Но после нашего разговора он размяк, к нему вернулось его прежнее добродушие. Он поспешно застегнул пиджак, коричневый пиджак в елочку, немного измятый. «У нас еще есть лодка,— возразил он.— Не могу я спокойно слушать, когда так зовут. Голос молодой; наверное, совсем мальчик».
Его шаги поспешно удалялись, и через несколько секунд я уже слышала удары весел, однотонные всплески, которые постепенно затихали, пока совсем не смолкли. Стрельба прекратилась. Даже скрежет танков, который постоянно сопровождал нашу жизнь, умолк. Неделями я не знала ни часа отдыха, и сейчас, когда я неподвижно лежала в ожидании, все тревожные мысли разлетелись, меня сморил сон.
Я проснулась оттого, что кто-то остановился перед нашим домом. По-прежнему было темно и тихо. Я никогда не узнаю, прошли минуты или часы. И что произошло на том берегу, пока мое сознание было отключено, покрыто мраком неизвестности.
В дверях стоял не кто иной, как белокурый солдат, который оставил здесь свои деньги. Сначала я испугалась при мысли о том, что мы сожгли сто пятьдесят марок и что у нас нет и половины тех денег, чтобы вер-
путь ему. Потом я вспомнила о криках с того берега и спросила: «Это вы так громко кричали с того берега?» Но он уверял, что его перевезли на надувной лодке на четыре-пять километров выше по реке. Ему только нужна была гражданская одежда и укрытие на несколько дней, пока все не уляжется.
«Где мой муж?» — спросила я все еще спокойно, почти в полусне. В ответ он пожал плечами. Молодой человек расстегнул униформу и подошел к бочке с водой, которую он и в темноте нашел без труда. «Зажгите, пожалуйста, свет»,— крикнул он мне, я послушно зажгла керосиновую лампу и посветила ему. У меня дрожали руки, дрожь передалась лампе, и ее неверный свет сделал все окружающее нереальным, призрачным. Я видела игру мускулов на склоненной шее, шрамы на руках и свежую, пропитанную кровью повязку. Брызги пены летели на землю, вода плескалась на униформу, лежащую рядом с бочкой. «Ничего! — сказал он.— Грязь на помойку!» И отбросил вещи сапогом.
Я не знала, что мне думать об этом человеке. Его денег не было, я чувствовала себя обязанной помочь ему и потому достала из шкафа костюм моего отца. Пиджак оказался слишком тесным, и мне ничего другого не оставалось, как отдать ему рабочую одежду мужа, синюю куртку и зеленые вельветовые брюки.
Сама не своя от беспокойства, я смотрела на Эльбу. Было тихо, и казалось, ничто не предвещает опасности: водная гладь под черным небом, широко раскинувшаяся низина с пересекающими ее светлыми песчаными дорогами, деревьями и брошенные сгоревшие машины. Время от времени издалека доносились звуки взрывов, усугубляя опустошенность и сиротливость местности после суматохи последних недель. А человек, с которым прошла моя жизнь, словно сквозь землю провалился. У эсэсовского солдата, который преспокойно сжег свою униформу, наготове было сколько угодно объяснений его исчезновения. Я доверчиво слушала и обретала надежду. Я дала ему все необходимое и попросила помочь мне в поисках Йоханнеса. Но не было даже никакого следа, по которому можно было бы идти. Пропала и лодка, та самодельная лодка с веслами, удары которых по воде я слышала ночью.
Через три дня я побежала в Ферхфельде к помещику, который по-прежнему был нашим бургомистром, за советом и помощью. «Это русские схватили твоего мужа, а может, и похитили, он не должен был плыть на ту сторону»,— сказал он и, чтобы утешить меня, дал карточку на три килограмма белого хлеба. Я купила еще масла и мяса, заплатив за все семьдесят марок. С продуктами я направилась домой мимо огромного лагеря, который разбили английские солдаты на лугу. Они кричали и делали мне знаки, несколько человек увязались за мной. Но, увидев поджидающего меня возле дома молодого сильного мужчину, отстали. Я была совершенно выбита из колеи и почти все продукты, купленные за большие деньги, истратила на один обед. Я должна была моему гостю вдвое больше, и мне хотелось как-то выразить ему признательность, ведь без него я не пережила бы это ужасное время.
В одну из следующих ночей на лугу галдели пьяные солдаты, они все еще праздновали победу. И я была рада, когда он пришел ко мне в дом, хотя настаивала на том, чтобы он ночевал в сарае. Когда пьяные колотили в дверь и стены кулаками, я чувствовала себя с ним в безопасности. Моему защитнику был двадцать один год, а мне —тридцать пять. Он был хозяйственным — валил деревья, продавал дрова английским солдатам и заботился о нашем существовании. Когда он начинал рассказывать, мне оставалось только удивляться ему. Чего только не повидал он в свои годы! Я была в таком восторге от этого, что верила каждому его слову, даже когда он утверждал, что я понравилась ему с первого взгляда и потому он вернулся сюда. Я забыла все остальное: ненависть к войне и солдатам, воспоминания о своей дочери и даже муже,— это правда. Я забыла, какую униформу носил этот мужчина годами. Мне, наверное, хотелось забыть с ним все остальное и начать новую жизнь.
Он пробыл здесь только год. Вскоре после того, как он меня покинул, родился ты. Ты — его сын, Йорг. С того времени я никогда больше не видела твоего отца.
Женщина умолкла и отвернулась. Она бросила быстрый взгляд на сына и достала из кармана платья конверт с пестрыми марками.
— Теперь он хочет назад,— сказала она. Ее руки расправили исписанный мелким почерком листок и разгладили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51