Каждое утро у их дверей стоял какой-нибудь карапуз и объявлял:
— А мы сейчас поедем в поле!
Ганс спешно натягивал брюки и уходил. Виктория махала ему вслед, когда он проезжал мимо на тракторе. Она не любила работать в поле. Уходила с книгой на прибрежный луг.
— Последние каникулы — хочу нагуляться вволю!
У него же до приезда в Доббергин еще три долгих студенческих года. И она упивалась победой: потому что обогнала его в учебе, потому что могла удачно ответить на его вопросы.
5. Виктория все говорила, строила планы и заготовила даже сказку для семерых детей, которых им напророчили. Между тем леса вокруг большого озера мало-помалу желтели. *После полудня только узкая полоска берега была освещена солнцем, а остров с пасущимися телятами, когда стлался туман, словно проваливался на дно озера.
— Такова воля русалки.— И Виктория рассказала ему историю, услышанную от Бориса — поэта, который был в нее влюблен.— Ревновать не стоит,— сказала она и обняла Ганса.— Сказки поэтов — сплошная выдумка.
Один длинноволосый, седой как лунь профессор часто рыбачил на косе. Некогда он был истопником, потом стал экономистом. Жители деревни видели, как рано утром он шел на озеро, а вечером возвращался. Никто не знал, как его зовут и откуда он взялся. Да если бы и знали, остались бы при своем мнении: дело тут нечисто. Кое-кто мог поклясться, будто однажды он сказал в трактире: «Я знаю, сколько стоит кружка пива, но позволю себе усомниться, что за три кружки — если подходить со строго экономической точки зрения — надо платить втрое больше».
Короче говоря, он мало-помалу отошел от науки, потому что страдал постоянными головными болями. По совету врачей он менял занятия и место жительства, надеясь таким образом излечиться, и наконец очутился с маленьким чемоданчиком в Зерране, поселился у здешних крестьян — супружеской пары с тремя детьми-школьниками. Он был спокойным, скромным постояльцем: за квартиру платил вовремя, воду для умывания носил с колонки сам, был непривередлив — вместе со всей семьей ел за кухонным столом простую деревенскую пищу.
К сожалению, в маленькой деревушке из любого пустяка умеют раздуть сплетню. Чужака невзлюбили уже за то, что он все время проводил с удочкой, а сам рыбу не ел. Правда, хозяева любезно благодарили его вечером за улов, нередко богатый, но тайком выбрасывали рыбу
на помойку и даже кошек от нее отгоняли Хорошо хоть, добыча время от времени попадала в руки детей, которые поначалу втихомолку сами лакомились жареной рыбой, а там и подозрения взрослых развеяли, так что в конце концов у профессора от покупателей отбою не было. И с ним самим все получилось так же, как с его рыбой: первое время к профессору относились с недоверием, зато потом крестьяне полюбили его, и он стал всюду желанным гостем. Деревня сумела переварить профессора, хотя кое у кого кость застревала в горле, когда порой педантизм экономиста брал верх и он принимался читать нотации по поводу бесхозяйственности в кооперативе.
И вот в один дождливый день профессору попалась до того невероятная добыча, что ему и в голову не пришло поделиться ею с жителями деревни. Бамбуковое удилище гнулось и грозило сломаться, леска дергалась, будто клюнула огромная рыба. С большим трудом профессор изловчился, подцепил добычу сачком и вытащил на сушу. Это была не рыба, а русалка, которая нечаянно проглотила наживку, предназначенную для щук. Крючок глубоко вонзился в верхнюю губку, и поэтому она вначале не могла ни говорить, ни отбиваться, ни жаловаться на злую долю. Ей оставалось лишь покорно ждать, как поступит с нею этот человек. А он завернул ее в свой пиджак, незаметно отнес в сумерках домой, уложил в постель. Но в деревне трудно сохранить тайну, даже пустяк дает пищу слухам и сплетням. Тут же заметили, что профессор не раздавал, как прежде, улов, не жаловался на головную боль, не появлялся у пивной стойки и вообще прекратил всякое общение с людьми. Хозяевам, одолевавшим его вопросами, он коротко сообщил, что к нему приехала племянница, просил не беспокоить, дать вторую подушку и приносить завтраки, обеды и ужины на двоих. Любопытных он и на порог не пускал, позволив войти одному лишь врачу, да и то поневоле. Врача же до того ослепила красота девушки, что он не заметил рыбьего хвоста, которым русалка нечаянно сбросила одеяло: удаление крючка — во время летних отпусков такое не редкость — было болезненным. Лишь позже ему показалось, будто бы он видел что-то неладное.
До поры до времени профессор и русалка жили душа в душу.
— Я счастлива, что ты вытащил меня из водной стихии на землю,— сказала девушка, освободившись от крючка и вновь обретя дар речи.— В воде царит жестокий закон: большие охотятся на маленьких, сильные пожирают слабых. Раньше и я жила по этому закону: убивала и сама страшилась смерти. А теперь хочу узнать у тебя, что такое быть человеком.
Профессор взял ее за руку и долго держал, не говоря ни слова: впервые в жизни он задумался над тем, что, помимо наскучивших ему правил, балансов и цифр, есть еще человеческий закон, который он должен объяснить русалке, если не хочет ее разочаровать или потерять.
— Сомневаюсь, что такой закон вообще существует,— сказал он после долгого раздумья.— На земле живут миллиарды* разных людей, много народов со своими собственными законами, хорошими и дурными.
— Ну а как здесь? — спросила русалка и посмотрела из окна на беспокойную деревню Зерран, на трактористов в поле, на рыбаков в лодках, на учителя, который что-то оживленно рассказывал у раскрытого окна школы.— Наверное, у них слишком много работы и поэтому совсем нет времени изучать человеческий закон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51