Он оглядывается в поисках матери, но по выражению ее лица не может понять, слышала она или нет.
— Пей! — кричит маленький батрак.— Это твой день.— И прижимает рюмку к его горячим, сухим губам.— А почему ты в этом костюме? Не знаешь, что с ним было? — Он тоже указывает на противоположный берег Эльбы.— Хороший парень. Я про того, который никого не бросал в беде, а не про того, кто только о тряпье думал, о костюме. Проклятье!
Четырнадцатилетний паренек открывает дверь, костюм он снял, как только ушел последний гость. Приближается рассвет, по обеим сторонам дороги поднимается с пустоши пыль — по ней едут машины в Ферхфельде и дальше, в деловой Люнебург. Сколько он себя помнит, этот берег Эльбы всегда выглядел опустошенным. Противоположный берег Эльбы для Йорга Доббертина — незнакомая страна, и единственное, что он знает о ней,— там умер мужчина, который не был его отцом. И на той, и на этой стороне ему предстоит узнать правду, подлинное лицо его отца, которому он совершенно чужд и на которого совсем не похож.

ПОРАЖЕНИЕ ВИКТОРИИ
Почерк Виктории был, как прежде, ровным и четким, хотя сама она, наверно, переменилась за эти годы. Получив из Кёльна ее письмо, Ганс Рихтер мог бы забыть о нем, сжечь каллиграфическое послание или отослать назад. Но Зузанна, жена Ганса, права, от письма так просто не отмахнешься.
— Теперь Виктория захочет забрать своего ребенка И действительно, речь в письме шла об этом. Все
было решено и подписано много лет назад: рука высоко поднята, средний и указательный пальцы раздвинуты в виде латинского V, что означало Viktoria — «победа», «победительница». А теперь Ганс взбунтовался и сказал «нет». Из гостиной, заставленной книгами, он прошел в соседнюю комнату. Там за уроками сидела дочь, на столе перед ней — забрызганные кляксами тетради.
— Ну как, Аня, получается? — спросил он.
Но девочка склонилась еще ниже и продолжала, вздыхая, писать; при всем старании буквы получались ужасно корявые.
— Да ты совсем носом пишешь, милая. Сядь-ка прямо!— сказал он, погладил дочку по голове и вернулся в гостиную. Зузанна снова подсунула ему письмо.
Он читал и думал: «Виктория пишет, словно печатает,— деловито, точно, без украшений и ненужных завитушек. Почерк архитектора и слог юриста: у нее есть право на ребенка, она советовалась с адвокатом. Время и место встречи — все согласовано, все по закону».
«Я не знаю,— писала она, эти строки выпадали из общего строгого тона письма,— зачем я вообще живу и работаю, если моего ребенка нет рядом со мной».
Он порвал письмо:
— Нет, это моя дочь.
Зузанна кивнула и с улыбкой поправила:
— Наша.
1. Ганс Рихтер наполнил корзину картошкой лил на плечи. Маленькая черноволосая студентка с предпоследнего курса крикнула:
— Подожди, вдвоем удобнее!
Она тянула за ручку и не отставала, пока он не согласился. Но когда они несли через полутемный погреб столовой третью или четвертую по счету корзину, она уже заметно устала и обрадовалась, что Ганс предложил отдохнуть. Вытерев пот со лба, она сказала:
— Ну вот, перетаскали вдвоем столько картошки, сколько нам сроду вместе не съесть. Ничего себе!
В эту минуту они и не думали, что им придется съесть картошки намного больше, да еще грибы в Зерране, да полпирога на прощанье в Доббертине (а вот пуд соли съесть не довелось, и, стало быть, узнать друг друга по-настоящему — тоже).
В погребе девушка говорила:
— Картошка-то для профессоров, и с какой стати мы ее таскаем!
Развеселившись, они немного посидели на корзине, воображая, как профессора набросятся на всю эту гору картошки и съедят ее.
— Нет, они ее сожрут,— задорно воскликнула девушка.— И в наказание растолстеют и разжиреют! Ну,, а поскольку все профессора сплошь толстые и жирные, я профессором быть не хочу!
— А кем же? — спросил он. Она гордо вскинула голову:
— Буду строить дома!
— А в них поселятся профессора,— съязвил Ганс.
— Глупости! Я построю в Мекленбурге нечто потрясающее,— заявила она, будто это дело решенное.— Кстати, мало кто из профессоров стремится в деревни и на фабрики, так что самые лучшие стройки достанутся мне.
Потом они пошли в ресторан и заказали жареную картошку с яйцом. Это была первая картошка, которую они съели вместе. Позднее, спустя много месяцев, они иногда прикидывали, которая пошла корзина по счету: добрались до двузначного числа, не более. За столом Виктория сказала:
— У меня на языке все еще пыль от картошки и книг. Поцелуй меня! — Он поцеловал ее, и она заметила: — А у тебя на языке угольная пыль.
Он работал истопником и к картошке, в общем, отношения не имел. Да и Виктория взялась за работу просто так, без лишних расспросов. Днем у него порой выдавались свободные часы, время от времени он появлялся в последнем ряду большого лекционного зала.
— Я думала о тебе: чудной парень, приходит, когда заблагорассудится,— призналась Виктория.
Ганс рассказал ей, что по вечерам ходит на курсы, чтобы сдать экзамен на аттестат зрелости. Учеба давалась ему нелегко.
— А теперь? — Он не понял, что она имела в виду и чего от него хотела.— Теперь ты покажешь мне свой подвал!— Осмотрев темный угольный склад и котельную, она сказала: — Если бы не ты, от науки можно было бы вообще закоченеть!
2. А. свадьба Файта и толстый китаец на крыше?
Георг Файт в последнюю минуту пригласил друзей-студентов, пока они не разлетелись кто куда: экзамены сданы, документы в кармане, полным-полно планов, где-то далеко подружка или невеста. И вот теперь они стояли перед притихшим бледным Файтом, обнимавшим свою обожаемую Эрику, преподавательницу математики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51