А сейчас оно погасло. Сливаясь с сумерками, лед темнел на глазах, становился все мрачней. Когда он утром ходил смотреть лед, в нем, если приглядеться, было что-то домашнее. И Ра было жаль, что лед скоро растает и из-под него выглянет холодная синевато-стальная вода.
Вот она, наша жизнь,— дорога, ведущая в сумерки, в глазах сияние льда.
А потом опять выводящая на свет.
От света болит голова, он ослепляет. А от сумрака веет непонятной отрадой. Странно, но истину легче разглядеть в темноте, чем на свету.
Какую истину?
В городе таких вечеров не бывает. А здесь так тихо, лишь ветерок шелестит.
Кто это, не Уме ли вздохнула, повернувшись к мужу с широко раскрытыми в сумерках глазами?
Смотри-ка, птица летит против ветра.
Где?
С твоего места не видно, стена закрывает. Иди сюда, с моего стула видно. Гляди, вон там, видишь, как борется с ветром... Вот, исчезала в лесу... Интересно, что это за птица?
Черная птица.
Черная птица летит домой.
Или на чужбину.
Под вечер-то на чужбину?
А почему бы и нет?
А вдруг у нее дом отняли, заняли гнездо? Может, в ее гнезде сидит другая птица, крупней и черней, которую ей при всем желании оттуда не выгнать? А может, ее родное дерево спилили днем, а она прилетела вечером и нашла один пень. И яйца выпали и разбились. Вот она и осталась под вечер без гнезда и без родины.
Как нехорошо ты все видишь... Почему тебе в голову не приходит, что она домой летит, что там все в порядке — и гнездо на месте, и дерево. А может, кто-то рядом свое гнездо пристроил, скривился Ра.
Почти бесшумно на двор въехал газик. Рослый мужчина вылез из машины и скрылся за домом.
Черная птица вернулась домой.
Точнее сказать, хозяин, агроном.
Его-то гнездо цело-целехонько.
Ныне, и присно, и во веки веков, торжественно, точно за- клииая, произнес Ра. Картина исчезла. Уме смолкла и удалилась.
Он сошел вниз.
Йоханнес, бледный, усталый, сидел на кухне. Облокотившись на стол, он широко зевнул. Трудный был день.
— Тут ночью предки плясали, мечами и щитами гремели,— сказал Ра.
— Какие предки? — наморщил лоб агроном.
— Ливы с Койвы.
— Их ведь нет больше...
— Потому и плясали,— ответил Ра, не зная что сказать.
Мальчиком Акке ушел однажды весенним утром побродить к реке. Полноводная в наводок Койва с шумом перекатывала через камни, в обычную пору торчавшие из воды. На самом большом из них — Овечьем камне — они с деревенскими мальчишками играли летом в осаду Риги. Защитники теснились на камне, противники гурьбой по колено в воде шли на приступ. С криком, вздымая брызги, они пытались деревянными мечами и жердинами спихнуть рыцарей с валуна, и, когда один из орденских братьев срывался в воду, радостные вопли оглашали округу. Он считался убитым и должен был наблюдать за дальнейшим с берега. Пенилась вода, брызги сверкали на утреннем солнце, изломанная тень Акке дрожала и прыгала на водной поверхности. Он тихо сидел на корточках на берегу, солнце пригревало ему спину, он следил за бегом воды, слушал голос реки. Зажмурился, и все разом смешалось, зашумело вокруг, так что нельзя уже было разобрать, где вода, где хутор, где река, где обнажившаяся прошлогодняя стерня, где кустарник с клочьями нестаявшего снега. Все закружилось, ему стало казаться, что плеск этот звучит в нем самом. Будто он сам вода, спешащая вниз к морю, несущая с собой куски коры, клочья сена, песок — все, что бурлящему потоку удалось сорвать с берега и унести за собой.
Голова закружилась, будто медовухи напился. Неясным взором огляделся он вокруг. Шумело, клокотало, бурлило в ушах. Остановив взгляд на Овечьем камне, он долго вглядывался в него, пока не почувствовал, что движется вместе с камнем и все кругом движется тоже. Рябило, мельтешило в глазах, и глаза устали от этого мельтешенья. Над водой свисали ветки орешины, полные сережек. Ливли, ливли, вдруг зазвенело в голове. Какое округлое, гладкое слово, напоминает камешек, до блеска обкатанный водяным потоком. Что-то ласковое в нем слышится, праздничное. Особенно сейчас, ярким весенним днем, на берегу бурлящей вовсю Койвы, куда ветер донес из дома сладковатый ольховый дымок: там отец коптил в бане мясо.
Ливли, ливли, звенело в душе. Это слово придало ему новых сил, он вскочил на ноги. Да, ливли!
Кругом не было ни души. Из деревни не доносилось ни стука, ни шороха, заречные луга отдыхали на солнце, ожидая своего часа. Только запах дымка и рябь речных струй.
Он стащил осиновую долбленку в сверкающую воду, на ощупь залез в нее, подождал, пока лодка придет в равновесие, потом оттолкнулся от берега веслом. Поток подхватил лодку, развернул против течения и опрокинул бы ее, если бы она не уперлась бортом в камень. Мальчик опять потерял равновесие, едва смог удержаться. Долбленку быстро понесло вперед. Силы оставили мальчика, недавнее воодушевление сменилось страхом. Так Койва унесет его в устье, а потом подымется ветер и утащит его в открытое море. А там он пропадет!
Но он не закричал. Стиснув зубы, он продолжал орудовать веслом, хотя это мало помогало. Скорее наоборот. Потом весло вдруг застряло в камнях, и бешеный поток опрокинул лодку. Вода была по грудь. Хорошо еще, что не над ямой опрокинулся. Осторожно, потихоньку мальчик стал выбираться к берегу. Наконец он ухватился за ветки орешины и выкарабкался на крутой берег. Лодку унесло течением. Когда он взглянул вниз, она уже исчезала за изгибом реки, издали похожая на чурбан, на упавшее в воду бревно. Промокший до нитки, он побрел к дому, то и дело оглядываясь по сторонам: не видел ли кто случившегося? А то насмешек не оберешься, да и нагоняй от родителей можно получить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48