— Вырастешь большая, захочешь свой дом иметь.
— А где я для своих деток папу возьму?
Было слышно, как Айя засмеялась.
— Найдется, не беспокойся.
— А Аллар говорит... — Пилле запнулась, подыскивая нужное слово.— А Аллар говорит, что Наан говорит, что образованному человеку жениться незачем. Мама, а Мари хочет на Ээрике жениться?
— Вот ты у нее и спроси.
— Боюсь.— Пилле запнулась.— Вдруг хочет, а потом не захочет. Ээрик расстроится.
— С чего ты взяла?
— Если не будет счастлив, расстроится. Вон дядя Ра как расстраивается.
— Не из-за того же, что жена жить с ним не хочет.
— Из-за чего же тогда? У него жена есть? Дети есть? Я не видела.
— У него в городе жена.
— А почему она проведать его не приезжает? Мы ведь ездим к папе, когда он болеет.
— Дядя Ра ведь не болеет.
— Почему дома не живет, если не болеет?
— Хочет один пожить, подумать.
— Мама, а он зеленых лягушек не ел?
— Вот этого не знаю. Ты куда пошла?
— Пойду спрошу: ел он лягушек?
— Стой!.. Иди сюда, ложки будем протирать.
— Хочу, чтобы папа жил!
Хочу, чтобы...
Потом Айя сказала Ра:
— Вот и лето прошло... Может, и Уме приедет?.. У нас, правда, в этом году ягод нет и деревья голые, а вот цветы зацвели. Погода хорошая стоит, Р1 места наверху хватит.
Места?
Весной там сидел на стуле его далекий предок, и черная птица летала кругами.
А теперь единственная новость: что плохих новостей из города нет.
И из больницы нет плохих новостей, и это поддерживало Айю в ее тревожном ожидании.
А Уме? Ее должно было поддерживать то, что нет плохих новостей из деревни.
Голые отравленные деревья в саду выпустили новые светло-зеленые ростки. Непривычно было видеть такое в разгаре лета.
Одинокая брошенная печь на холме среди ржи, набравшей восковую спелость.
Ветер колыхал колосья на поле, в небе в серовато-синей дымке проплывали облака, вдали на дороге пылил грузовик. Печь давно уже не топили, окружавшие ее стены обвалились, вольный ветер подошел к ней вплотную. Заслонка закрыта, в трубе гудит ветер, она отдыхает, пытается что-то уяснить в себе. Большое поле ей не согреть, весь жар тут же бы унесло ветром — в ночь, в беспредельность, и что из того, что она знает, что хлеб нуждается в тепле больше, чем в размышлениях о том, как бесполезно было бы топить ее.
Но у нее была другая задача — держать вокруг себя дом, жилье. Если б не было дома, какой смысл что-то согревать.
В старой печи жило воспоминание о том, как выпекается хлеб. И это воспоминание не давало ей разрушиться окончательно.
Задумчивым августовским днем, когда Акке добрался до родного селенья, вышел из больницы агроном.
Лоб с залысинами, пристальный взгляд — Йоханнес выглядел так же, как и прежде. Только был бледнее, весенний загар ушел с лица, ведь большую часть лета он провел в стенах больницы.
Он лежал в комнате на диване, когда Ра зашел к нему поговорить. Осторожно присел на край дивана, молча взглянул на агронома, не зная, с чего начать.
— Насос немного бастует,— улыбнулся Йоханнес.— Велели жить тихо, побольше лежать. А лежать — приятно. Слушаю, как муха бьется в стекло, жена на дворе собаку честит. Неизбежное надо принимать как есть. Не останавливают же забег, если кто-то сходит с дистанции. Хорошее хозяйство — как поезд на рельсах, само вперед движется... Двадцать пять лет, хватит! Как офицер на службе. Другие и по тридцать пять на этой должности оттрубили, а мне и этого хватит.
Заметив нерешительный вид Ра, он добавил:
— Раздумываете, о чем бы со мной поговорить? Больной все-таки человек, опасаетесь?..
— Нет... А в общем-то, да.
— Не бойтесь. Врач, правда, сказал, нельзя беспокоиться, говорить много. А сколько в жизни делается чего нельзя! В точности выполнять все предписания — тут и рехнуться недолго. У нас как? Делай то, делай это, из одной крайности в другую. Хорошо еще, папоротники сажать не заставили... Да, слишком большую нагрузку взял, это мне надо было бы раньше заметить. Воз по силам должен быть, иначе сердце не выдержит, как рессора на грузовике. А лежать — хорошо. Между диваном и газиком — большая разница. Там все с движения видишь, все мимо проносится, а здесь начинаешь думать, прикидывать, что к чему.
— Многие большие мыслители были лежачие больные.
— Утром прислушиваюсь, бьется ли сердце. Бьется! Других забот нет, главное — чтоб сердце работало. Будет, значит,
и дальше работать, куда оно денется. Инфаркта можно было и избежать, а теперь что ж поделаешь, надо о сердце думать.
— О сердце, не о болях в сердце...— задумчиво сказал писатель.
— Сердцу радость нужна... В жизни агронома тоже есть своя прелесть, не без этого. Хлеб поспевает, глядишь— тут поле зеленое, там золотится нежно, как пятна у импрессиониста на картине. Сердце радуется. Лето, потом осень, постоянная смена красок. А зимой — новые оттенки, если видеть умеешь. У снега ведь десятки оттенков, в зависимости от погоды, от настроения. В последнее время все меньше было радости, все спешка, все нервотрепка. Трудные были годы. Один семьдесят восьмой чего стоил. За месяц свыше метра осадков, поля в озера превратились, хоть на лодках коси. И зерновые не поспели, их бы зелеными на корм скосить, а не выбирать из воды по колоску... Весь урожай в трубу. Доктор прав, надо менять образ жизни. Злым становлюсь. Но условия-то не изменишь, да и характер тоже, в этом я отдаю себе отчет. Знаю, как одно на другое влияет.
За обедом в отсутствие Йоханнеса Пилле сказала:
— Я хочу папу поцеловать.
— Не ходи сейчас,— запретила Айя.— Папа только прилег.
— Ладно, отложу про запас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48