Пилле со смехом поскакала выполнять поручение.
Вернувшись, она принесла горсть полуспелой лесной земляники. Протянула матери и Ра, но они не взяли.
— Белая еще. Подождала бы, пока поспеет.
— Некогда ждать. Я и такие ем, и Айну отнесу.
— Айну не давай, еще живот заболит, — запретила Айя.
Пилле съела ягоды сама.
...А к обеду весь сад, грядки и кусты, живая изгородь, разделявшая двор,— все имело такой вид, будто зелень сожгло пожаром.
Глядя на старые липы на дворе, Айя сказала:
— Вот и лесники так же поникли... лишились они своей отрады...
У нее было удивительно милое, изумленное лицо, когда она это сказала. Красота, что в душе самой прячется, проглянула на миг, подумал Ра.
Он спросил:
— А где Пилле?
На дворе девочки не было. Они отыскали ее дома, в постели, с куклой в руках.
— Что с тобой, малышка?
— Голова болит.
Мать продолжала допытываться, где болит, как болит. Девочка захныкала:
— Жить больше не хочется!
— Что за разговоры дурацкие, прекрати немедленно! — испугалась Айя.— Голова болит, так жизнь тут при чем? Пройдет!
Она принесла дочери полную кружку молока, заставила выпить. Стоявший в дверях Ра увидел, как неможется девочке* клонит в сон. Он почувствовал, как знобит ребенка, будто внутри у нее заработал маленький холодильник. Он шагнул к постели, поднял завернутую в одеяло девочку вместе с куклой на руки.
— К врачу!
— Вы думаете...— у Айи слова застряли в горле.
— Нет времени рассуждать. Скорей! — Ра почти кричал.
— Вызовем «скорую помощь».
— А машины нет?
Женщина застыла на месте. Потом сообразила:
— Да, есть! Ээрик утром автобусом поехал, сказал, у них праздник будет.
— А Айн? — напомнил Ра.— Он не ел эти ягоды?
— Айн?.. Нет!
В тот раз я так же шел, с Юри на руках, сверкнуло у Ра в мозгу.
Тихо урча, из сарая выкатились задом желтые «Жигули». Держа одной рукой ребенка, Ра открыл дверцу, Айя усадила Айна в креслице, прикрепленное к заднему сиденью. Еще со двора не успели выехать, а малыш склонил головку и сладко уснул, подошло его время.
Алар молча помахал им вслед.
Время от времени Ра щупал Пилле лоб и прислушивался
к ее дыханию под одеялом. Лоб был не слишком горячий, дыхание тоже было нормальное. Возможно, он переборщил со своими опасениями. Но, увидев в зеркальце лицо Айи, он понял, как она встревожена. Как Уме, кольнуло в сердце.
Айя ехала не быстро, но довольно уверенно.
— Руки как не свои, давно не ездила,— сказала она в поселке, затормозив перед детьми, переходившими дорогу.— Когда-то и я из машины не вылезала. А Пилле родилась, Йоханнес сказал: теперь дома останешься. У меня душа зашлась: ты что командуешь, я тебе не тракторист какой- нибудь. Но он прав оказался. Работа, дом, едва справлялась. Потом свекровь умерла, дома никого не осталось, жизнь прижала.
Никогда прежде она столько не рассказывала о себе.
Теперь говорила, чтобы снять напряжение, страх унять как-нибудь.
— Я тоже смолоду о городе мечтала. Прямо заболела, когда в медучилище не попала, пришлось в сельхозтехникум идти. Опять этот овес, ячмень, трудодни. Всю жизнь одно и то же. У девицы и ум девичий. В молодые годы разве разберешься в смысле жизни...
У шоссе косили траву. В открытое окно машины веяло сладким запахом свежего сена. В смысле жизни! Как странно прозвучали эти слова погожим летним днем, средь залитой солнцем природы, в которой все так осмысленно. Но эта мысль его не успокоила. Не потому ли и сам он, на удивление товарищам по работе, отказался от надежной, хорошо оплачиваемой профессии и подался в город, чтобы понять смысл жизни, бытия, чтобы написать обо всем этом на бумаге?
И вот он, точно отец с больным ребенком на руках из «Лесного царя» Гёте, на пути, но не верхом, не темной ночью и не со своим ребенком, а все-таки на пути. На пути к смыслу жизни, мысленно добавил он и усмехнулся.
— Мне плохо...— прошептала Пилле из одеяла.
Ра вздрогнул. Действительность слишком уж стала походить на ту балладу.
Он вышел с ребенком из машины. Пилле вырвало, рвота была зеленоватого цвета.
Районный врач, смуглый, с тонким лицом, сказал:
— Купросан и метаксон. Вызывает сыпь, жар, тошноту. Действует не на всякого, больше на детей. На детей тоже неодинаково, зависит от степени чувствительности.
Он говорил много, его тихий дружеский голос действо
вал успокаивающе — и на мать, и на ребенка, и на писателя. От его длинного чернобородого лица, от всей его сухощавой строгой фигуры веяло добротой и уверенностью. Как шаман, заговаривающий боль, подумал Ра, вглядываясь в его морщинистое лицо.
Пилле поместили в изолятор. Врач присел к ней на край постели и сказал:
— Гляди-ка, кукла у тебя какая хорошая. Как ее зовут, можно узнать?
— Марика.
Ра заметил, как теперь, после всего пережитого, у Айи задрожали руки, когда она поправляла девочке одеяло.
— Ну вот видишь, Марика тут с тобой останется. Денька два-три тут побудешь. И мама останется, чтоб тебе скучно не было. Так что втроем останетесь здесь. Согласна?
— Да,— прошептала Пилле.
Айя тем временем позвонила мужу. Совещание у Йоханнеса уже кончалось, и через несколько минут он был на месте. Печально взглянул он на дочь и жену. Потом сказал дочке:
— Ну, мы сейчас с дядей Ра домой поедем, поможем Алару корову доить.
Девочка слабо улыбнулась:
— А ты умеешь?
— Ну, мы научимся,— улыбнулся агроном, неуклюже помахав жене и дочери.
Вытащив из «Жигулей» спящего Айна, он шагнул к своему газику, но вдруг остановился, поник, сморщился как от боли:
— Это же надо! С полным баком над самым домом пролетел, закрыть и не подумал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48