Громобой восклицал уже победу и замахнул острие своего оружия, чтоб вонзить оное в пасть самому аду, но осмотрясь, «О боги! — вскричал он яростно.— Я отдался в обман сему бездельнику!» Ад сей был только написан красками на великом занавесе; казавшиеся издали движущимися чудовищами также только совершенное искусство живописи, а дьяволы — наряженные люди, ибо с одного из оных свалилась личина, сделанная с рогами, когда он пролезал под занавес.
— Счастлив ты! — кричал он невольнику. — Если б ты не ушел, я научил бы тебя, как мною играть!
— Не сердитесь,— сказал ему невольник, приближаясь.— Очарование кончилось.
— Ты смеешь приближиться, дерзкий!
— Выслушайте: сия игрушка была опыт вашей храбрости, оная разрушила талисман, содержавший действительное волшебство и судьбу вашу с Миланою. Готовьтесь насладиться приобретенным сокровищем; в сию минуту вы сие узнаете, приступим.
Невольник, сказав сие, обратился в женщину немолодых лет, у коей величество в лице сияло, и белые одежды ее, с висящим чрез плечо зодиаком, представили Громобою благодетельствующую волшебницу. Он бросился к ногам ее, но она, не допустя его, дернула за снурок. Вдруг занавес и пещера исчезли, а они очутились в том доме, где Громовой обитал с невольником.
При входе в зал встречены они были множеством богато одетых служителей, и первое, что привлекло взоры Громобоевы, была картина, кою видел он в садовой беседке, но уже без покрывала. Он не вытерпел, чтоб не вскричать:
— Ах, прелестная Милана!
— Не спешите делать похвалы — может быть, вы раскаетесь,— подхватила волшебница.
Она взяла Громобоя за руку и ввела его в знакомую уже ему спальню; но что ощутило тогда сердце Громобоево! Он увидел подлинник своей картины в том же платье, но несравненно превосходнейший, и хотя живописец мог хвалиться, что написал красавицу, которую никто бы не счел возможною в природе, однако настоящее лицо Миланы могло говорить в сравнении, что художник с намерением старался убавить его прелестей. Громобой обомлел и чаял умереть от радости и любви, взглянув на Милану; она пришла в не меньшее смятение, и расцветшие в то мгновение на нежных ее щеках розы умножили ее заразы; но волшебница вывела их из замешательства, начав к Громобою с усмешкою:
— Не согласны ли вы теперь, Громобои, забыть свою картину, чтоб владеть настоящею Миланою?
Ах, великомощная волшебница,— вопил Громобои. повергая себя к ногам Миланы.— Глаза мои обманывались, взирая на оную, но сердце мое всегда чувствовало, что счастие его... у ваших ног, прекрасная княжна!
- Нет, оное не должно быть, как только в моих объятиях, любезный Громобои!— подхватила Милана, подняв его с земли и бросясь к нему на шею.
Конечно, так,— пристала к словам сим волшебница, ибо наконец мужество ваше и испытанная любовь, храбрый Громобои, награждают вас сердцем княжны Миланы; разрушитель ее очарования не может быть заплачен, кроме руки и вечной ее верности. Владей, Громобои, достойною супругою, или, лучше сказать, спорьте вы оба вечно, кто из вас больше друг друга любит, но я знаю, что вы сего никогда не решите. Я, с моей стороны, поспешу вашим соединением, коего толь давно жаждут ваши души Нет уже теперь никаких препятствий, приступим!
Сие остановило восторг любовников затем, чтоб вскоре повергнуть их в бесчисленные и несравненно сладчайшие Громобои помогал стыдливости своей любовницы, схватя ее руку, орошая оную радостными слезами и осыпая по целуями; он привел ее к ногам волшебницы у коих они оба поверглись на колена) и умолял не отрещись от увенчания его первейшим благополучием его жизни. Милана молчала, но взоры ее, обращенные с целомудренной нежностию на своего возлюбленного, довольно ясно показывали, что волшебнице не должно медлить. Сия схватила сжатые уже их руки в свою и привела в домашний храм
Тамо истукан Перунов виден был сидящий с возлюбленною своею Ладою на великолепном престоле, соединенный с нею вервию из цветов. Громовые его стрелы лежали у ног, кои попирали ногами залоги любви их — Леля и Полеля, и казалось, что они с насмешкою взирали на своего родителя, показывая тем, что их действия торжествуют над грозным их оружием. Жрец в белом одеянии, прошитом багряными цветами, курил уже на алтаре благовония На другом жертвеннике готова была к закланию пара горлиц, связанных золотым снуром; сие знаменовало верность, коей сии животные суть образец, а золото, их связующее, совершенную чистоту, ибо металл оный никогда не ржавеет. Брачные вступили в храм; жрец, то приметивши, схватил жертвенный нож и, вознеся оный противу их с грозным видом, кричал:
— Удержитесь, дерзновенные, вступить в храм громоносного правителя небес, если только не чистейший пламень любви и вольное желание сердец ваших приводит вас к алтарю брака.
Тогда волшебница, заступающая место свахи, ответствовала следующее:
— Божественные чада великого Перуна видят в душах сей четы, что предстоятель алтаря их родительницы Лады должен обратить сей нож на жертвоприношение.
— О смертные,— вопил жрец,— не раскайтесь! Узы, кои вы на себя возлагаете, одна только смерть разрушает.
— Смерть может оные разрушить, но слаба противу любви, возложить оные принуждающей,— был ответ свахи.
После сего жрец дозволил вход; хор воспел брачные песни в честь Лады и ее детей Леля и Полеля; сочетающиеся приступили пред алтарь, а жрец начал жрение. Он заклал горлиц, обмочил снятый с них золотой снурок в их кровь, опоясал оным Громобоя и Милану, а жертвенные воспалил. После того как пламень обратил в пепел жертву, жрец взял часть пепла и, смешав оный со священною водою, опрыскал тем новобрачных, развязал с них снурок и тем обряд кончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73