— Первое, что учинила Милана, говорила волшебница,— сочтя себя наедине, был вздох.
— Боги,— сказала она,— на то ль создали вы сего мужчину толь прелестным, чтоб я не имела надежды быть от него любима! О Добрада! Зачем ты мне его показала Сие затем только было, чтоб я вечно лишилась моего покоя. Может ли он полюбить меня? Что найдет он при влекательного в особе, кою не в состоянии рассмотреть глаза его? Должно ли мне быть толь слабой, чтоб самой открыть его победу? Но поверит ли он моим словам, кои должен считать привидением? Ах, Громобой! Я навсегда останусь невидимою, ибо ты мною не пленишься, а впрочем, для всех на свете пусть буду я очарованное чудовице... Одно только утешение мое взирать на тебя, и я сего не оставлю.
Она положила в рот кольцо и перенеслась в твое жилище. Словом, я не хочу распространять, с того вречени сделалась она тень твоя. Она сочинила песню, соторую ты слышал, и, пропевая оную, всегда проливала слезы. Я видела, то мне медлить не для чего почему старалась я привести тебя в сие жилище, чтоб тем удобнее напасть на твое сердце. Я сама обратилась серною, чтоб заманить в глубину леса собак твоих, и, заведши их, далеко оставила. Посланные твои для отыскания сих охотники заведены также не туда, куда им хотелось ехать, л они странствовали по разным деревням до нынешнего дня, в который возвратились в твой дом, чтоб узнать радость, что ты жив и счастлив.
Когда ты скучил дожидаться своих охотник хотел возвратиться домой, я взяла труд проводя за повод твою лошадь. Хотя ты ехал только по прекрасным возделанным полям, лугам и увеселительным рощам, но прежнее обволховование, кое сделано мною по просьбе твоего тестя, казало тебе, что ты в непроходимой пустыне, но завтра на сих местах и в окрестностях увидишь ты только многонародные жилища твоих подданных. Я перерезала повод, когда ты сошел с коня своего, и, стегнув оного, принудила вбежать на двор, у коего ты тогда находился, ибо шел ты по предместью сего замка. Площадь оного показалась тебе поляною, а водомет и дерновая софа были меньшие ворота в замок и лавка караульного. Когда вы сели, я присутствовала вашим мыслям и старалась влияниями моими привести оные в то нежное расположение чувств, в коем потребно только малое во оные ударение, чтоб природа готова была воспламенить вас любовью. Сие не должно быть никому удивительно, что вы, услыша голос нечаянно вышедшей и запевшей тут, не видя вас, Миланы, влюбились страстно, сами в кого не зная. Природа человеческая расположена любить и искать любви; вы оной не знали, но сердце ваше ее искало, и согласные звоны голоса женщины припомянули душе вашей, что оная только счастье ее составляет; всякое согласие нам нравится, почему и родилось в вас предрассуждение, что женщина, толь хорошо поющая, может пленять и кроме своего голоса. Узнать притом, что она и несчастлива, было другое побуждение получить к ней привязанность, ибо мужчина чает всегда иметь долг помогать нежному полу. Впрочем, я, с моей стороны, толь удачно управляла всеми стечениями обстоятельств, что вы расстались со своею невидимкою влюблены до крайности, так что согласились любить ее вечно, не видя, и тем выполнили часть чародеева условия.
По удалении Миланы показалась я ей, открыла, что любовь ее к вам мне известна, запретила ей говорить с вами и приступила к опытам, или, лучше сказать, к усилению вашей страсти. Я была тот невольник, который вам прислуживал. Ведая, что препятствия умножают страсть, старалась я вам во оной противоречить и уверять вас, что вы влюбились в мечту, но чтоб вы в самом деле не вспали на мои рассуждения, то показала я вам портрет Миланин. Сие был уже труд предчувствования души вашей, что вы в оный влюбились. Скрыв оный, видела я, что любовь ваша возросла, ибо вы вдались отчаянию. Когда вы для пользы вашей любовницы со всею горячностью к ней отреклись желания ее видеть, главная
часть талисмана была разрушена, и к отраде вашей позволила я Милане поговорить с вами. Оставалось к совершенному уничтожению очарования испытать только вашу неустрашимость; мне оная уже довольно была сведома, и для того не хотела я подвергать вас опасным опытам. Но вы, Громобой, признаетесь, что учиненные мною игрушки не таковы казались издали, чтоб кто иной, кроме Громобоя, мог досадовать, что не нашел их таковыми же и вблизи.
Что до тебя, княжна,— говорила Добрада Милане, не думай, чтоб супруг твой чем-нибудь уступал тебе; если ты полюбила его только в нем самом, то знай, что он не уступает тебе в богатстве и природою. Он происходит от славенских государей, ибо предки его имеют в жилах своих кровь великого князя Авесхасана. Но, мои любезные дети, я должна вас оставить теперь: звание мое влечет меня в другие места. Я уверяю вас в моем дружестве, но, может быть, никогда не понадобится вам моя помощь для того, что небеса обещают вам счастливую жизнь; оная будет цепь взаимной вашей любви и веселья. Спокойствие дней ваших ничем не нарушится, если вы не пренебрежете одного завещания. Оное состоит в следующем: в книге судеб определено иметь вам только одного сына, но опасайтесь дать оному жизнь в предпразднество богини Дидилии, ибо в случае сем не будете вы иметь счастия утешаться детством вашего сына. Правда, оный будет великий богатырь, но подвергнется великим бедствиям, и вы не увидите оного до тридцатилетнего его возраста.
Волшебница, сказав сие, обняла Громобоя и Милану; светлый и блестящий облак покрыл ее и помчал на юг. Любовники не очень грустили, разлучась со своею благодетельницею, ибо им очень хотелось, чтоб повесть Добра-дина была покороче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73