— Итак, ты меня хочешь оставить без помощи среди сего волнующегося моря,— сказал Буйслав, вздохнув,— но можно ль мне иного требовать? Я знаю, что тебе должно удалиться из сей ненавистной земли, где порок мой со всех сторон вопиет к тебе, где каждый шаг твой будет ступать по земле, обагренной любезною твоею кровию. Ах, Мирослав!— продолжал он.— Будь великодушен и не оставляй меня жить в отечестве, из коего я тебя изгоняю!
Но долго б было повествовать все, что мы тогда говорили: довольно, что князь совершенно раскаялся и убеждал меня разделить с собою престол, но я твердо заключил оставить Полянию и искать в свете убежища, в котором бы мог забыть случившиеся мне несчастия. Буйслав до отшествия моего часто посещал меня тайно и разговаривал со мною о пользе народной и о должностях государя, и могу обнадежить, что он с великою ревностию принялся исправлять свои погрешности; но после узнал я, что он скоро по выходе моем из Полянии забыл мои советы и предался во власть страстям своим; пожалованный от него на мое место овладел поверенностию его и умел сию употребить во зло с таковым искусством, что все разорения, учиненные им в отечестве, упали на сторону его государя. Буйслав погиб в народном смятении, и область его досталась храброму русскому князю Святославу.
Я, оставя отечество, вознамерился идти в область дулебов, чтоб вопросить славное тамошнее боговещалище о средствах к истреблению моей печали и о месте, где провести мне остаток дней. Без всякого препятствия достиг я к оному. Описывать великолепие храма, посвященного Золотой Бабе, считаю я за излишнее. Я, по обыкновению, подарил жрецов, купил жертвенный скот и получил в ответ:
«Следуй в непроходимые леса древлянские, там найдешь ты пустыню, которая доставит тебе все, чего ты ищешь».
Я повиновался, пришел в сие место, нашел сию хижину, снабженную всем, что к роду жизни моей было необходимо. Со временем познакомился я с одним дровосеком, коего бедное состояние восстановил данным ему и не нужным уже для меня золотом; сей из благодарности доставляет мне потребное на пищу, и в двадцать пять лет, здесь мною препровожденных, кроме моего дровосека, первого я вижу вас, любезный мой князь.
Пустынник сим словом кончил свою повесть. Я разговаривал с ним о всяких подробностях, относящихся до науки царствования, и разговоры его учинили то, что я великую получил склонность убеждать его следовать со мною в отечество мое. Я предложил ему оное в почтительнейших и трогающих словах, но он противуполагал мне такие доводы, что я долженствовал употреблять все присутствие моего разума, дабы поддерживать основания моей стороны.
- Великодушный Мирослав! — говорил я ему.—Вы доказали мне, что нет ничего труднее на свете, как царствовать, и мне судьбою предопределена сия участь. Родитель мой уже не молод, и, может быть, при самом моем возвращении в столицу обров принужден буду я поднять тяжкое бремя правления. В летах моих могу ли я делать благополучными других, когда я и сам собою еще управлять не умею?
Кто родился добродетельным, тот не может отговариваться собственными своими выгодами, если род человеков требует от него услуги.
Ничто не помогало: Мирослав упорствовал и указал мне постелю для отдохновения.
Поутру, лишь только вскрыл я глаза мои, первый представился оным Мирослав, он сидел у моей постели.
— Князь обров!— сказал он мне.— Вы затем приехали, чтоб изгнать меня из моего убежища.
И как я оторопел от таковых слов его, то он с дружеским видом взял меня за руку и открылся, что виденный им сон принуждает его согласиться на мое требование. Вне себя от радости вскочил я, заключил Мирослава в мои объятия, а он говорил мне:
— Когда я, соверша обыкновенное мое богослужение, закрыл сном мои вежды, одеянная в белых ризах и окружаемая блеском женщина предстала мне.
Мирослав!— сказала она.— Совет богов повелевает тебе согласиться на предложение юного князя Тарбелса; они определяют тебя быть вождем его и участником-случаев беспокойных и его славы. Последуй ему от сего часа и не оставляй, поколь будет тебе возможно.
Изрекши сие, она стала невидима, а я пришел удовлетворить твоему желанию.
Я обнял пустынника, уверял его во всегдашнем моем к нему повиновении и просил о согласии к начатию общего нашего путешествия. Я предлагал ему коня моего и хотел сам идти пеш, но Мирослав отрекся, я не мог к тому его принудить, почему мы оба следовали пеши до ближней деревни. Там купил я у отставного ратника коня со всем вооружением, и так шествовали мы к Бужанскому боговещалищу.
Путь сей был неблизок, но наставления Мирославовы, кои он мне преподавал, сокращали оный; я пил истиннейшие познания из его медоточивых уст. Соверша около половины дороги нашей, в один день въезжая на приятную долину, увидели мы множество всадников, нападающих на одного вооруженного человека. Сей, не устрашась множества, оборонялся храбро, и в глазах наших трое нападающих упали с коней от его сабли.
— Ах, Мирослав!—сказал я моему водителю.—Потерпишь ли ты, чтоб сей неустрашимый витязь принужден был погибнуть от множества? Можно ль видеть сие и не скакать к нему на помощь?
Мирослав похвалил меня, я поощрял к тому своим примером; он обнажил свою саблю и пустился в толпу, последуемый мною. Я удивлялся отважности его и искусству: оружие его бросало смерть во все стороны, и вскоре нападающие либо побиты были, или спаслись бегством, оставя ратника, готовящего принести нам благодарность. Как лицо оного закрыто было личником шелома, то нельзя было узнать, кому мы подали помощь; но он, сказав: «Боги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73