— Ах, любезный Звенислав! — говорил он.— Вы сугубо меня обязали: мое собственное избавление ничто, сестру мою исторгли из тиранских рук Бабы Яги для себя только, но желчь сия возвратит прежний образ такой особе, которая составляет все мое благополучие.
— Конечно, вы разумеете то очарованное дерево, которое стоит в сей пустыне, любезный друг мой,— подхватил Звенислав.— Я обещал Любане... но мы медлим, пойдем!
Тарбелс не мог ничего произнесть, но, заключа его в объятия, прижимал к груди своей, и потом они шли. Алзана, которую Звенислав вел за руку, их остановила.
— Мы скорее можем поспеть,— сказала она,— ежели возьмем лошадей. Баба Яга имеет трех превосходных коней богатырских, кои стоили жизни многим храбрым богатырям, достать оных желавшим. Лютая ведьма их сожрала, растерзавши острыми своими когтями. Я знаю сокровенную конюшню, где оные стоят, и хотя заперты за тридцатью замками и столько же дверями, но, может быть, мы сыщем ключи. Баба Яга, любя меня, открыла мне, что один из сих коней надлежал славному богатырю Тугоркану и имеет при себе у седла привязанную саблю, противу коей никакое очарование недействительно. Сей Тугоркан был непобедим, и, поколь владел сим конем, Златокопыт называемым, и оною саблею, никто не смел ему противиться. Баба Яга, не отважась напасть на него явно, украла у него коня и с саблею, отчего несчастный богатырь в такую впал тоску, что не более недели после того прожил.
— Ах, сударыня!— вскричал Звенислав от радости.— Вы неоцененною вестью меня одолжили. Я очень наслышался от одного из моих учителей про Тугоркана, коня его и саблю, или, лучше сказать, меч, который прозван Самосек. Сей Тугоркан был правое крыло старославенского князя Асана и покорил ему тридцать разных государств. Асан, из любви к нему, воздвиг вечный знак над его могилою, насыпав на том месте превысокий курган, который прозван бронница оттого, что сколь ни велик был оный, но весь уставлен был бронями, собранными Тугорканом с побитых от него богатырей... Ах, сударыня, обяжите меня показанием места, где бережется сие неоцененное сокровище!
Алзана следовала в сад, Звенислав, льстящийся приобресть славного коня и меч, не шел, а летел, и Тарбелс, хотя лучше желал бы очутиться в мгновение ока близ возлюбленного своего дерева, но не мог отказать в помощи своему избавителю для получения Златокопыта и Самосека. Они подняли за кольцо медную дверь, кою им указала Алзана, сошли чрез сто ступеней к первым дверям конюшни, запертым толь великим замком, что дуга во оном была в охват толщиною. Алзана хотела бежать искать ключей, но Звенислав избавил ее труда: он сбил одним ударом кулака замок и дверь с крючьев.
Богатырский конь, послышав, что настает ему служба и достается он в руки богатырю, подобному прежнему сто хозяину, заржал так сильно, что своды подземного хода потряслись, и начал отбивать двери своими копытами. Вскоре не осталось препятствия, двери выбиты, и уви дели коня, припадшего пред Звениславом на колена.
Богатырь с радости обнял его, как друга, целовал в лоб и гладил, что Златокопыту столь было чувствительно, что у него навернулись слезы, яко знак неложного признания. Тарбелс нашел также коня и, что для него было всего приятнее, то саблю и копие, у седла привязанные; он вывел оного из погреба. Звенислав сыскал третьего коня и вручил оного Алзане. После того пошел сам и ожидал, что Златокопыт, яко конь богатырский, добровольно последует за своим всадником, что и учинилось. Звенислав прежде, нежели воссел, взял непобедимый меч Самосек, воткнул оный в землю и с коленопреклонением клялся Златокопыту по обыкновению богатырскому тако:
— Я клянусь тебе, неутомимый конь, сим славным оружием, что поколь останется во мне хоть капля крови, ты будешь мой друг и участник моей славы и несчастья.
После чего* обнажил он меч, поцеловал конец оного, вложил в ножны и препоясал по себе. Конь в знак верности своей и покорности упал опять на колена, ибо он не имел только речей, но преострый разум. Когда богатырь сел на коня, оный начал прыгать толь красиво, что нельзя было глядеть на сие без восхищения.
Тарбелс нарушил утеху Звенислава, который беспрестанно занимался красивостию коня своего, он напомнил ему о его обещании Любане; они пустились чрез долы и горы и чрез несколько минут сошли с коней у очарованного дерева.
Тарбелс, увидя дерево, пролил слезы, бросился и обнимал оное. Дерево поколебалось, и ветви его опустились на шею брату Алзанину, которая не могла постигнуть причины сей отменной ласки его к бездушному растению; однако Звенислав тотчас вывел ее из удивления, или, лучше сказать, оное умножил, помазав пень дерева оного желчью змеиною. В то мгновение ветви и кора исчезли, и предстала на месте его девица, могущая спорить в красоте своей с богинею утех.
Она бросилась с объятиями к брату Алзанину, а сей заключил ее в своих; они не могли больше произнесть, как только имена свои: «Ах, Тарбелс! Ах, Аюбана!» — и проливали радостные слезы.
Звенислав не упустил сего промежутка времени, он целовал руки у своей княжны и наговорил ей тысячу нежностей. Однако они опомнились, и первая Любана освободилась из объятий своего любовника, чтоб принести благодарность своему избавителю.
Тарбелс указал ей сестру свою, и сия, понимая, что значит Аюбана в сердце ее брата, оказывала ей истинные ласкания.
— Теперь, дражайший Звенислав,— начал князь обрский,— должен я рассказать тебе и сестре моей приключения мои и сей прелестной царевны и тем удовольствовать желание твое, которое примечаю я из твоих взоров.
Они все сели на землю, и Тарбелс повествовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73