..> ...этот несчастный гордиев узел любви или как хочешь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил..." {"Литературная мысль", 1. Пг., 1922, с. 220.} "Духу и сил" у Фета хватало лишь на то, чтобы заставить себя неумолимо отдаляться от своей любви. Именно таков смысл эпизода, рассказанного им в книге "Ранние годы моей жизни": "В последнее время мне не удалось побывать у Петковичей, но на походе чуть ли не всему полку пришлось проходить мимо Федоровки, и притом не далее полверсты от конца липовой аллеи, выходившей в поле <...> Мои поездки к Петковичам не могли быть неизвестны в полку; но едва ли многие знали, где именно Федоровка. Душа во мне замирала при мысли, что может возникнуть какой-нибудь неуместный разговор об особе, защищать которую я не мог, не ставя ее в ничем не заслуженный неблагоприятный свет. Поэтому под гром марша я шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив влево глаза, и - у страха глаза велики - мне показалось в темном входе в аллею белое пятно. Тяжелое это было прощанье..." {РГ, с. 442.}
Последняя встреча Фета и Марии Лазич произошла в Федоровке в мае 1851 года (но все это время продолжалось их "духовное общение" - переписка). "Она не менее меня понимала безысходность нашего положения, но твердо стояла на том, что, не желая ни в каком случае выходить замуж, она, насильственно порывая духовное общение, только принесет никому не нужную жертву и превратит свою жизнь в безотрадную пустыню... Конечно, восторженная наша встреча не повела ни к какой развязке, а только отозвалась на нас еще более тяжкою и безнадежною болью" {Там же, с. 527.}. Но гордиев узел этих отношений уже был близок к развязке. "Казалось, достаточно было бы безмолвно принести на трезвый алтарь жизни самые задушевные стремления и чувства. Оказалось на деле, что этот горький кубок был недостаточно отравлен" {Там же, с. 543.}. Испить этот кубок до дна Фету пришлось осенью 1851 года, когда, вернувшись с маневров, он узнал, что Мария умерла. У себя дома она занималась с младшей сестрой; после уроков "наставница ложилась на диван с французским романом и папироской, в уверенности, что строгий отец, строго запрещавший дочерям куренье, не войдет. Так в последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредотачивая внимание на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись при совершенном безлюдьи, за исключением беспомощной девочки-сестры (отец находился в отдаленном кабинете), несчастная, вместо того чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причем горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нем следы рокового горенья. Думая найти облегчение на чистом воздухе, девушка выбежала на балкон. Но при первом ее появлении на воздух пламя поднялось выше ее головы, и она, закрывши руками лицо и крикнув сестре: "Sauvez les lettres!" {"Берегите письма!" (фр.).} бросилась по ступенькам в сад. Там, пробежав насколько хватило сил, она упала совершенно обгоревшая, и несколько времени спустя на крики сестры прибежали люди и отнесли ее в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней, и бедняжка, протомясь четверо суток, спрашивала - можно ли на кресте страдать более, чем она?" {РГ, с. 544.}
О трагической развязке "гордиева узла" своей любви Фет рассказал в последней главе книги "Ранние годы моей жизни"; эту главу он начинает словами: "Рассказывая о событиях моей жизни, я до сих пор руководствовался мыслью, что только правда может быть интересной как для пишущего, так и для читающего. В противном случае не стоит говорить. При таком убеждении я не проходил молчанием значительных для меня событий, хотя бы они вели к моему осуждению или к сожалению обо мне" {Там же, с. 543.}. Фет имел в виду, конечно, прежде всего историю с Марией Лазич. Но в письмах Борисову в связи с той же историей он обнажал себя еще беспощаднее: "Давно подозревал я в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен" {ГБЛ (Б. Я. Бухштаб датирует письмо концом сентября - началом октября 1850 г.).}. В переписке с Борисовым итог истории с Лазич подвело письмо, написанное Фетом в октябре 1851 года: оно дополняет рассказанное в последней главе мемуаров, равно как и фраза из этого письма: "Итак, идеальный мир мой разрушен давно" - служит знаменательным резюме к финалу книги "Ранние годы моей жизни", напоминая, какими драматичными путями пришел Фет в зрелые годы своей жизни.

4

1 Иван Федорович - управляющий Борисова в Фатьянове.
2 В 1849 г. новый командир полка К. Бюлер назначил Фета на должность полкового адъютанта, которую он исполнял до ухода из полка в 1853 г.
3 П. Кащенко - офицер, сослуживец Фета.
4 Еще в 1847 г., будучи в отпуске в Москве, Фет приготовил к выпуску сборник своих стихотворений при участии Григорьева, которому и поручил довести книгу до печати у издателя Степанова. Григорьев, однако, не сумел этого сделать - и сборник вышел лишь в 1850 г.
5 Александр Никитич Шеншин - один из членов так называемой "волковской" (по усадьбе Волково) ветви мценских Шеншиных. Фет пишет в "Воспоминаниях": "... Александр, при большом росте, был плотен и могуч, сохранял более всякого другого Шеншина черты лица общего татарского родоначальника: ясные, черные глаза, широкий нос и выдающиеся скулы" (MB, I, с. 9).
6 Любенька - Любовь Афанасьевна Шеншина, сестра Фета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94