Этот разум, разумение не имеет права говорить ни о чем другом, как о лично ему кажущемся. Кроме того, когда речь идет о человеке-организме, устройство которого мы, в сущности, никогда не узнаем и потому не можем судить, что в этой таинственной машине главное, мы никак не можем давать одному узлу предпочтение перед другими до совершенного забвения остальных; забывая, что в механизме малейший винтик все держит. Это понимал Иисус, говоря не о хлебе _едином_, а не сказал _не о хлебе_.
Нельзя было не признать желудка, эпидерма и т. д., признавая интеллект и волю. А раз, что признал желудок, который, между прочим, не требует и не дожидается философского признания, а кричит panetti! {булочек! (ит.).} тогда как интеллект кричит circenses {зрелище (лат.).}, признал бы и труд, и мы снова на общечеловеческой дороге всех веков и народов.
Докажите, дорогой граф, на деле Вашу незлобивость и не сердитесь на то, что я ich kann nicht anders! Gott helf mir {не могу иначе, да поможет мне бог (нем.).}.
Сию минуту получил отрадную весть, что уломали крестьян на полюбовный выкуп, причем я же дарю им 1000 рублей. Они в мой приезд хотят благодарить меня, что мне может быть только неприятно! А вот когда я ехал на земство на своей четверке, которую выходили ремонтеры смотреть на Будановке - и неизвестный мне парень, которого я издали принял за пьяного, закричал, кланяясь без шапки: "Один такой-то барин нашелся, больше нету", - это, признаюсь, было мне приятно. Потому что делаю так, как считаю за лучшее, а другого, очевидно, делать не в силах. Может быть, это и худо, но не для меня, и я, по Вашему же принципу, признающему личное разумение за центр вселенной - прав.

Ваш старый А. Шеншин.

46

21 ноября <1880 г.>. Будановка.

Но ах, я чувствую, в противность доброй воле,
Довольства грудь моя не источает боле,
Но отчего поток подобный сякнет вдруг
И жаждою опять томится дух?
Я испытал все эти превращенья!
Такой пробел есть способ восполнять,
Мы не земное станем почитать,
Алкать мы станем откровенья,
Которого нигде достойней, чище нет,
Того, что Новый дал завет.
Возьму я подлинник раскрою.
С правдивым чувством я взалкал оригинал
Перевести мне речию родною.
Написано: Вначале было слово.
Вот я и стал! Как продолжать мне снова?
Могу ли слову я воздать такую честь?
Иначе нужно перевесть!
Коль верно озарен исход тяжелых дум,
То здесь написано: Вначале был лишь ум,
На первой строчке надо тщиться,
Чтобы перу не заблудиться.
Ум та ли власть, что, все подвигнув, сотворила?
Поставлю я: Была вначале сила.
Но вмиг, как собралась писать рука моя,
Предчувствую, что все не кончу этим я.
Вдруг вижу свет! Мне дух глаза открыл,
И я пишу: Вначале подвиг был {1}.

Нарочно в ответ на Ваши последние любезные строки выписываю отрывок из труда, который всего меня в настоящую минуту поглощает и который мне теперь ужасно дорог, это такое богатство и разнообразие, что борьба трудна. Но надеюсь совладеть хоть удовлетворительно.
Мы со Страховым сошлись в одной мысли или, лучше, чувстве - мысли тут мало. Мысль эта следующая: все дело между людьми не в убеждениях, а в отношениях.
Не ленись доказывать этого 10 000 примеров различных семейных, любовных и иных отношений. Двуглавый орел нередко крепче одноглавого. Мы с ним дошли до возможности, не обижая другого, выражать свои мысли, и я, не заикаясь, готов ему сказать, что он более черепаха, чем Ахиллес быстроногий. Все жду книги, и уже тошно, а он все колдует.
Так он ест, пьет, раскладывает пасьянс, гуляет, - словом, его герб - черепаха. Это раздражительное качество не мешает ему быть милейшим человеком.
Теперь он возится с каким-то недугом, не решается быть у Вас к Рождеству, тогда как я думаю быть у Вас около 24-го. Но до той поры я еще буду писать Вам и определю с точностью день и час. С часу на час ожидаю 10 кровных жеребных маток из Тамбова. Как-то их Господь донесет по этой дороге. Сердце не камень - купил, и это все ничего не значит.
Послезавтра день моего 60-летия. Если жизнь положительная борьба и победа над небытием, то можно поздравить того, кто 60 лет побеждает то, перед чем другие как мухи падают с первого дня. Если же время наше представление - то не о чем говорить. Тем не менее в это представляемое время просим с женой передать наши приветствия графине Софье Андреевне, а я прошу не сердиться, что с обычным долгим мараньем отнимаю Ваше дорогое время. Будьте здоровы. Я все покашливаю, точно под влиянием лихорадки, хотя никуда не выхожу, - а в доме всюду - Италия, если не Африка.

Ваш А. Шеншин.

47

7 июня <1884 г.?>. Московско-Курской ж. д., станция Коренная Пустынь.

Дорогой граф!

Люди друг к другу зависть питают;
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их мнение знать бы хотел {1}.

Потому что они все видят и глаза у них не болят, как мои, которые не дают заниматься.
Я сейчас только подумал, что нашего брата, белоручку, только тогда можно назвать счастливым и, пожалуй, хорошим, если он никому не приносил своей деятельностью положительного вреда. А много ли таких? Когда сидишь с древними, как я в настоящее время, да оглянешься на наш век, то разве можно назвать это смешным и глупым словом прогресс. У тех, как у Горация, у Ювенала, сзади отечество, то есть Рим и целая твердая философия, во имя которых они ратуют, а при мне гвардейский офицер Ниппа, сын корпусного командира, звал и вызвал из госпиталя другого товарища к девкам прививать оспу, то есть их же сифилис. Вы сидите, сидите, ломаете себя всеми зависящими от человека средствами (я все это хорошо понимаю), да вдруг Ваша целостная, могучая природа художника и хлынет из Вас, как из напруженного меха .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94