Не забудьте, что это уже эпос, сказка, и поэтому меня суждение детей бесконечно обрадовало. Тут они самые настоящие судьи. Хороша сказка или неинтересна? Никто лучше их не знает. Не могу воздержаться и не присоединить к ним голос седовласого младенца Страхова: "Стихи чудесные. Из числа лучших Ваших стихов". Далее, говоря о всех последних, которые читает, как пишет, всем встречным: "Да, я забыл прибавить, что действие стихов неотразимо и что всего сильнее действует "Alter ego", как тому и следует быть".
Не Вам, дорогой друг, восклицать: "Много шуму из ничего". Не к Вам обращать слова: "Поймет ли он, чем ты живешь" - да, - поймет. Не только поймет, но еще подбавит хлеба. У меня есть одинокий теперь товарищ юности - Бржеская, письма ее я Вам показывал, и она иногда во мне роит давно прошедшее с "Alter ego" и т. д. Каждый раз, когда напишу стихотворение, мне кажется, что это гробовая доска музы. Глядь, опять из могилы пыхнет огонек и напишешь. Я даже этого не ищу, - а помню время и чувство, что стихам не может быть конца, стоит поболтать бутылку, и она взорвет пробку. Теперь этого чувства и в помине нет. Если муза входит - я говорю: "Откуда? Какими судьбами? Неужели ты еще не совсем умерла?" Вы пока этого понять не можете, да и не дай бог этого понимать. А быть может, эпос в других условиях. Лира без kategorischen Imperativ {категорического императива (нем.).} никому не нужна, а только потянет на глупость и бездарность ума, хотя и imperativ еще не гарантия хорошего.
Старая кобыла жеребит козлят вместо коней, а нельзя было не жеребиться. Прилагаю при сем нового жеребенка; что он такое? Судите сами и скажите, разумеется, правду. Передайте графине наши общие с женой поклоны и скажите от меня, что я глубоко ей благодарен за то, что она существует, и что я постоянно желаю ей всего лучшего в ней самой, в муже и в детях и желал бы, напрасное желание! ей того, что себе напрасно желаю, - поменьше суеты. Она слишком умна. Но ведь этого мало, надо быть нам разумными. Нас допекают Kausalgesetze {законы причинности (нем.).}, но разум должен нам заявлять, что большинство, если не все причины не у нас в руках - и надо смириться. А это ужасно трудно, и я никогда с этим совладать не в силах. Но хорошее, честное, чистое всегда будет таким, а старый дурак все будет дураком! Простите, добрый друг, никогда не буду. - Что же? Говорить такого вздору? Но думать его, жить им - не могу перестать, потому что старый дурак все будет дураком. Но почему же, спрашивается, не жить мне моим, быть может, смешным, дурачеством? Не жить тем, чем я дорожу? Почему дозволяется дежурному корнету, расстегнувшись в палатке, резаться в банк, ведь при крике: "Дежурного на линейку", он будет и застегнут, и стоять, взявшись под козырек, не хуже не игравшего. Вот и я на линейке. Жеребята жеребятся. Один рысистый и на Грайворонке один верховой уже сосут матерей. Сено возят с лугов, боясь паводка. 8 молодых жеребцов уже ходят в оглоблях, железо, толь и краска дома.
По обычаю, читаю вслух по-русски, "Le fib de Coralie" {"Сын Корали" (фр).} из "Revue des deux Mondes", и автор, рассуждая о преемственности рода по Дарвину, делает глубокое открытие, что передача дурного детям была бы ужасной monstruosite {чудовищностью (фр.).} провидения!! Вот куда ведет небывалость в философии. А ведь эти люди двигают весь мир, начиная с Кузнецкого моста до Юханцова. А покойный Борисов говорил: "Вы с Толстым шопенгауэрцы" (подразумевая дураки), а Тургенев мне говорил: "Да ведь Шопенгауэр, что же Шопенгауэр, ведь я его вывез в Россию". Когда-то мы с Вами выдумали голод, который и без того перебегает ежегодно из губернии в губернию, но тогда, по крайней мере, никого не запирали. Теперь журналы выдумали чуму, и нам запирают все границы. Как это мило! Но довольно! Довольно! Простите долгое и несвязное маранье. Если Вы из него выведете единственное заключение, что я Вас обоих ценю и искренно люблю, то цель моя достигнута, каковы бы ни были все другие Ваши заключения о моих мозгах.

Ваш А. Шеншин.


А. Л. БРЖЕСКОЙ

Далекий друг, пойми мои страданья... (см. т. 1).

А. Фет.

С этими саньми жду Борисова на блины, которых в рот не беру.

38

19 февраля <1879 г.>. Будановка.

Дорогой граф!
На масленой провалившийся при переезде через нашу Тускорь адъютант Гильденшубе штабс-капитан Салтанов просил позволенья переодеться у нас. Мы снабдили его сухим платьем, и он отправился к своему больному отцу помещику Салтанову, нашему соседу. На днях явился сам отец Салтанов благодарить и приехал прямо с похорон нашего уездного предводителя Кладищева, умершего в ночь скоропостижно, так что брат его, флигель-адъютант из Питера, настоял на вскрытии тела, и дело похоже на отравление, по затруднениям в средствах к жизни семейства. Жена была в Питере. Старый Салтанов почти, то есть совсем, мой однокурсник Московского университета - математик.
Я все более о сельских старостах да о заливных лугах (при Петруше Борисове - Салтанов у нас ночевал) - а ему, очевидно, нужно со мной о литературе, о Тургеневе и Толстом и не приведи господи! Теперь около меня собирается рой - насчет предводительства. Что будет, ничего не знаю. Вот если бы я лез с философией и нараспашку к ним, Ваш упрек был бы заслужен с двух сторон, а теперь он верен только для Вас субъективно. Но объективно, я даже не допускаю, чтобы Вы меня не понимали. Шопенгауэр говорит, что все открытия делает рассудок непосредственно, как собака чует трюфели. Этого довольно. Но когда найденное нужно объяснить другому, приходится передавать дело в высшую инстанцию разума, чтобы он все разложил отвлеченно по частям и по законам; без этого сама истина будет для другого фокусом, которого причины он не знает, как мужик, едущий на паровозе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94