Оттого вещи необычайные Ц а каждый его приезд
был для меня необычайностью Ц сами остаются в памяти. Так я его вижу сейч
ас, в этой зале, в светло-сером костюме, с безупречно повязанным галстуком
. Появляется в одно и то же время, около одиннадцати. Пьет коньяк маленьким
и глотками. Говорит быстро и очень тихо. Часто о вещах мне не совсем понятн
ых. Однажды сказал, что старается не думать о делах, которые сам не смог бы
сделать. Я пожаловался, что не понимаю, он объяснил (это, кажется, было в пер
вую нашу встречу здесь, в двадцать втором году), что, например, не может пом
очь голодающим в России, но что мог бы, если бы нашел людей, способных выпо
лнить работу. Потом добавил: «Но я не могу и не смог бы помочь жителям Евро
пы забыть войну. А не забыв ее, они ничего не смогут сделать». Когда же я реш
ился возразить, что не забыть надо войну, а извлечь из нее урок, то он сказа
л, что это невозможно, никак невозможно, ибо у этой войны не было цели. Прос
то раз начали, идиоты, то пришлось продолжать и заканчивать. Последнее Ц
он это подчеркнул Ц ему лично решительно не удалось сделать. Но и это был
о бы необходимо забыть, что, опять же в его случае, оказалось решительно не
возможным. И еще, что если Бог и простит европейцам безумие этой войны, то
уж послевоенного их безумия Ц определенно нет. И заключил так: «Еще семь
восемь лет, и Европа станет огромной психиатрической клиникой с неизлеч
имыми параноиками в качестве врачей и с двумя палатами буйных Ц германс
кой и русской». Мне как-то грустно было от всего этого. Я тогда уже решил ос
таться в Швеции. У меня здесь была кое-какая собственность, и я подумывал
о женитьбе. Он мне казался бездомным, мечущимся из страны в страну романт
иком».
Я согласился, вспомнив последнее письмо из валленберговской пачки. Ну да
, он же сам считал, что всякий долг не обрывается на твоем отце или на тебе с
амум прежнем, и если ты его не уплатил, то он так и останется с тобой на всю ж
изнь. Возьмите, к примеру, первую войну, когда он... «Войну он не начинал, Ц у
бежденно произнес Фридрих Георгиевич, Ц ее начали его старшие друзья, к
ак и войну с Романовыми. Его собственная восьмимесячная война была, выра
жаясь вашими же словами, попыткой расплатиться с кредиторами. Я познаком
ился с ним уже здесь. В тысяча девятьсот семнадцатом я, совсем еще молодым
человеком, преподавал математику в гимназии в Або. Тут революция, матрос
ы и комиссары Ц я на них довольно насмотрелся в Гельсингфорсе Ц все это
сделало чрезвычайно привлекательной соседнюю Швецию. Я уже тогда говор
ил на четырех языках, включая финский. Выучить еще и шведский было совсем
легко. Он в то время жил то в Лондоне, то в Христианин, то еще неизвестно где
. Меня с ним познакомил один чудной человек, член какогото экзотического
ордена, не масонского, по-моему. Разговор шел о религии, и Михаил Иванович
сказал, что в наше время ничто общественное, коллективное, народное уже н
е сможет иметь религиозного смысла, а если будет его иметь, то это Ц ложь
или заблуждение. Этнос, культура и государство больше не в состоянии нес
ти религию. Скоро сатана бросит бороться с Богом за души людей Ц такими ж
алкими и нестоящими станут их души. Когда я спросил, а что, Бог нас тоже бро
сит, то он отвечал, что не бросит, ибо по обегу не может этого сделать, а сата
на обета не знает».
Мне стало тяжело. От перегрузки чужим прошлым, наверное. Но не для того ли
я сюда и приехал? «Вы отплыли сюда с легким багажом, Фридрих Георгиевич. Ко
гда я улетал из Москвы в Вену, в 1974-м, за плечами было сорок пять лет непросто
й жизни». Ц «Я увозил женщину. Мы стояли, обнявшись, на палубе маленького
парохода, отплывавшего из Або в Мальме. Она мне прошептала в ухо: обещай, ч
то никогда не захочешь вернуться. Я не захотел. Она захотела, но не вернула
сь. Умерла от чахотки шесть лет спустя в Гетеборге. Смешно со всеми нашими
обещаниями Ц мы же себя не знаем. Я так потом и не женился».
Господи! Ведь ровно ничего не случилось, а откуда тоска? Шестьдесят лет пр
ошли, как один день Ц мои или его? Внук Фридриха Георгиевича, Коля, появил
ся в полвосьмого. Остановился посреди бара, обернулся на все четыре стор
оны, потом встал на цыпочки и устремил свой взгляд на потолок. Я заказал ко
ньяк, и он, отпив немного, задумчиво сказал по-русски: «Слепой здесь сошел
бы с ума. Шум отовсюду. Даже с полу. Принесите целую бутылку, пожалуйста (оф
ицианту Ц по-шведски). Я угощаю вас и всех, кто хочет. Я последний раз говор
ил на русском примерно год назад. Нет, что вы, для меня Ц огромное удоволь
ствие! Ваш вид мне очень приятен». Было смешно.
«Поздний ребенок, Ц прокомментировал Фридрих Георгиевич, Ц сын племя
нника Валентина. Русский для него Ц упражнение в необязательном безуми
и». Ц «А правда, что Синявский, когда пишет, то обязательно под шафе?» Ц ко
варно осведомился Коля. «Я сам, когда пишу, иногда под шафе, а как Синявски
й, не знаю, Ц осторожно отвечал я, Ц но как восхитительна необязательно
сть безумия, языка, чего угодно. И как уйти от обязанности быть тем, что ты у
же есть!» Ц «Необязательность всего, даже счастья, Ц очень серьезно доб
авил Коля, Ц едем покататься в Лапландию с моей английской подругой!»
Коля ничего ни с чем не связывал в моем романе. Нити сюжета и без него обры
вались после каждого эпизода. Ему было легко потому, что он просто ни к чем
у не имел отношения, или таким хотел казаться. Я не мог ехать в Лапландию, н
е хотел больше коньяка, и кроме того, мне казалось, что Фридрих Георгиевич
совсем устал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63