Выдуманной примитивно и безвкусно
. И таковыми оказались даже самые талантливые из них, даже Александр Алек
сандрович, хотя Мишель любил его тогда, как никого другого».
«Прекрасно, Ц сказал я. Ц Разумеется, смешно обороняться от Стены Незна
ния. От стены не обороняются Ц ее пробивают». Ц «Ну, это можно вообразит
ь и повашему, Ц с некоторым сомнением произнес Елбановский, Ц да только
у стены-то этой, как и у всякой, две стороны. И не является ли тупость встре
чающего вас взгляда оборотной стороной недостаточной остроты вашего? Д
а и стену-то не пробивают, через нее проходят. Точнее, она оказывается за в
ашей спиной».
«Откуда мне его понять, Ц сказал я. Ц Одно страдание не дает ключа к пони
манию». Ц «Почему же не дает? Ц тихо возразил Елбановский. Ц Позвольте
мне добавить, я Ц человек не страдающий. Если не говорить о пустяках, почт
и не страдавший. Ну, в детстве, разве что, немного. Но я понимал Мишеля интим
но, по-семейному, как дорогого старшего брата да, пожалуй, и наставника. Вы
ему совсем чужой по эпохе, страсти, жизни. Но вы, если я верно вас вижу, Ц во
обще чужой, чужой чему угодно, каким, мне кажется, был и он. Вот вам и общая п
очва чуждость. Она-то вас на него и навела, да и на меня тоже».
Бар закрывался, и он предложил мне перекочевать в его номер в клубной гос
тинице. Чтобы закончить нескончаемый разговор. В огромной холодной викт
орианской комнате, необживаемой до скончания века, с неописуемо неудобн
ым для сидения (un-seat-on-able) диваном!
«А вы примиритесь, Ц ласково посоветовал Игорь Феоктистович, Ц мне вед
ь тоже нелегко было две трети жизни проходить через чужое время, mу dear boy. Но у
насто с Мишелем так получилось, а вы себе сами все это придумали. Рассчиты
вали, небось, что только место перемените, а? Не тут-то было, ведь «только» н
икогда не выходит, а?» «Мишель хотел ходить по земле, не ступая по ней, и не м
ечтал о компаньонах. Его «собственный», так сказать, орден был для него ле
гким делом Ц так, по крайней мере, он мне говорил. Отчаяние не прижимало е
го к земле. А так, что тропический лес на Мадагаскаре, что аллеи Венсенског
о дворца Ц ему было все равно. Ну что ж, если ваш выбор стать его посмертны
м компаньоном, то Ц доброго вам пути. Не в Мозамбик, пожалуй, а, скажем, в Шв
ецию или Норвегию. Оттуда начались его легкие «скитания-нескитания». «М
не чуть-чуть страшно, сам не знаю почему», сказал я. «А это прекрасно извес
тно, почему. Вы очень боитесь оторваться, когда вас и так зовут со всех сто
рон». Ц «Куда зовут Ц оторваться или остаться?» Ц «Да в обе стороны, my dear pal
».
[Письмо одной из «сторон» лежало у меня в кармане. «Мой милый, мой дорогой,
Ц звучал незаписанный голос, Ц возвратись, не иди туда. Твоя неприязнь к
прошлому грех и ошибка. Ты боишься умереть вместе со мной, наивно и тщетно
надеясь, что без меня не умрешь совсем. Да, я твое прекрасное прошлое. Конч
и жизнь со мной, я жду, ведь пора пришла. Не ищи предлогов, чтоб не возвращат
ься. Нет ничего хуже, чем неоконченное прошлое...»]
«О'кэй, Ц сказал я, Ц я поеду». Мы простились.
Так случилось мое включение в его лондонские обстоятельства. Но опять же
без единого факта, прямо относящегося к его последующей жизни. Вот вам пе
рвая после России встреча с Елбановским в Гровенор Отеле в 1919-м, и вот вам п
оследняя Ц на его похоронах в 1956-м в Монако. А между ними Ц тридцать семь л
ет удачи и тоски. И ни тебе серебряной шпаги, не пронзившей сердце молодог
о розенкрейцера, ни ясных, легко запоминающихся слов надежды и отчаяния,
ни туманных угроз надвигавшегося на него будущего. Ну что ж, в Швецию, так
в Швецию.
Страна туманов, гонимых южными ветрами, и добрых, крепких береговых креп
остей (по выражению Сведенборга), встретила меня в девять вечера холодны
м северным ветром. Однако рассказ о ней оказался отложенным на много лет
и... страниц романа.
1993 г. Ноябрь. Не жалко, что узнал конец до того, как успел его выдумать. За эту
часть романа я принялся, как только написал первую, по инерции, оставшейс
я от начального московского порыва. Игра сознания, неосознанная действу
ющими лицами первой части Ц да и мной самим, ее единственным не-невольны
м участником, не могла продолжаться за пределами их жизни и моей юности. С
ередину можно было писать, только узнав конец. Конец, как предел наблюдае
мости, как пустая смотровая площадка, которая сама себя не видит, но, предо
ставив себя видящему, даст исход середине. Таким концом оказался Петр Ми
хайлович (Пьер), старший сын Михаила Ивановича от первого брака. После пер
вой и, безусловно, последней встречи с ним 14-го ноября 1993-го г., я бежал в тоск
е и отчаянии к вокзалу Чаринг Кросс.
Ну, хорошо, он приехал из Парижа в Лондон, чтобы услышать от меня о своем от
це Ц нешуточное ведь дело! Рано выйдя в отставку с поста президента одно
го из крупнейших французских химических концернов, он решил посвятить с
ебя делам семейным. То есть, как он сам выразился Ц собственным капитало
вложениям, чтобы обеспечить детей и внуков, и генеалогическим разыскани
ям, чтобы тех же детей и внуков обеспечить исторически, так сказать. Мечта
я о встрече с ним, я надеялся поставить точку: вот вам последний живой отпр
ыск моего героя, и вот вам последний разговор, проясняющий середину рома
на и, одновременно, самим своим фактом этот роман завершающий. Тогда все, ч
то мне останется, это Ц идти спать или доучивать тибетский.
Разговор! Четыре битых часа по горло в трясине, со ртом, набитым болотной р
яской. Скромное достоинство всем обязанного только самому себе простог
о и талантливого человека, с грустным величием кариатида слагающего с се
бя ношу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63