в кафе, в ар
хиве Форин Офиса, наконец, у себя в университете. Глубокое безразличие бр
итанской атмосферы к тому, что в ней происходит, немало способствует зап
оздалым литературным склонностям дилетантов.
Сначала Ц оговорка о различии между действующими (а точнее Ц говорящим
и) лицами первой и второй части. Все люди, с которыми я говорил в первой час
ти, даже если говорил едва ли полчаса, даже если не говорил, но узнал о них ч
ерез разговор с другими, да что там, даже если они и вовсе не были упомянут
ы, но жили, неупомянутые, где-то под поверхностью разговора или витали над
разговаривающими Ц со всеми ними я был связан. Со всеми Ц от молодого Ал
еши до старых Ховята и Никитича. И хотя последний прямо утверждал, что все
это Ц не мое и не имеет ко мне решительно никакого отношения, но сам знал,
что все равно, мое, мое, оттого и рассказывал.
Персонажи второй части в своем большинстве по необходимости Ц абстрак
тны, и оттого, по необходимости же, и мертвы. Мертвы, как гофмановские кукл
ы, как «Балаганчик» Поэта, как «Синяя Птица» Метерлинка и Константина Се
ргеевича. Откуда пришло их решение быть мертвыми Ц так просто не узнаеш
ь. Да и как узнать, когда непреодолима моя отделенность от них, даже от тех
немногих, кто тогда не успел омертветь, по молодости, что ли. Так, одна из це
нтральных фигур этой части, Елбановский, с которым я провел много часов, с
которым не только говорил, но и пил, все равно отрезан от моего чувства жиз
ни там, в России, ибо там его не было с 1919-го, так же как и от моего нынешнего чу
вства жизни здесь, в Англии, ибо он уже и здесь давно в прошлом.
Британская цивилизация веками вырабатывала свое отношение к прошлому,
непереводимое в отношение русских к их прошлому. В Англии довлеет абсолю
т исторического. В России сегодняшняя ситуация всегда перекрывает исто
рию. Отсюда, например, невозможность в Англии предательства как темы. Есл
и очень старый британец, вспоминая школьного товарища по Итону или Мальб
оро, говорит «О, Джордж был такой хороший парень», то это значит, что он и ес
ть хороший парень, даже если за прошедшие с их последнего матча в регби 66 л
ет он разорил жену, ограбил фирму и продал родину. То, чем этот Джордж был, н
еотменимо. В России человек может идеально себя вести всю свою распрокля
тую жизнь, но если на сто первом году он сотворит какое-нибудь безобразие
, то знакомые скажут: ну да, Сережа был ничего, вроде, ну, держался. Но было в н
ем за всем этим что-то, ну знаете...
Эта одержимость британцев своим прошлым не столько делает жизнь в Англи
и чужой для русского завсегдатая, сколько превращает его в чужого самому
себе. Да, я завишу от места, и здесь, во второй части, мне ничего не остается,
кроме повторения себя в другом и в других, что непривычно, а иногда и прост
о неприлично. Тогда фразы, абзацы, да что там Ц целые главы летят в корзин
у.
Я не был готов оставить мои бесплодные поиски даже и тогда, когда порвала
сь последняя нить, связывающая меня с Михаилом Ивановичем. Это Ц не нить
истории вообще, а личной истории каждого, у кого такая история имелась. Оч
нувшись после второй войны, люди первой восприняли себя как факт истории
, не получившей в них завершения, на которое они рассчитывали или надеяли
сь. Затянувшаяся весна 1945-го принесла им легкую старческую эйфорию и горы
грязного снега от Темзы и Сены до Вислы и Волги. Настоящего у них не было, а
прошлое осталось где-то далеко за 1939-м, не то в Москве или Петербурге, не то
в Берлине или Париже. Иным Ц как Шульгину Ц пришлось немало потрудитьс
я, чтобы не сгинуть для сомнительного будущего, а иные Ц как Премьер Ц вс
ю оставшуюся жизнь потратили, чтобы остаться в своем еще более сомнитель
ном прошлом. Для Михаила Ивановича прошлое потеряло смысл задолго до тог
о, как оно кончилось. Сигналы из него задерживались или вовсе не доходили.

Один из них (последний?) пришел совсем уж неожиданно через пятнадцать лет
моей (а не Михайла Ивановича) жизни в Лондоне. Приехавший в мае 1989-го в Лондо
н старый человек из Москвы посоветовал мне искать людей без биографий. Т
ех, кто не выстраивает свою жизнь по оси «до и после», но стягивает всю ее к
еще не наступившему концу, к одной картине, которую они всегда носят с соб
ой и которая всякую минуту другая. Оттого-то те, кто хотят их описать, бесс
ильны это сделать. Мы слишком привыкли видеть человека распределенным в
о времени им самим, а если он этого не делает, то остается для нас невидимк
ой.
Нередко я слышу интонацию этих людей в моем голосе и узнаю следы их жесто
в в движениях моих рук. Но во мне это никогда не складывается ни во что цел
ое. Любя их, я не могу любить себя, но любовь к ним примиряет меня с самим соб
ой, какой я есть, Ц временно, конечно. Кстати, по языку они неотличимы, но н
а каком бы языке они ни говорили, они никогда не говорят ни на каком жаргон
е. Общая культурная норма любого языка Ц безлична. Поэтому придерживающ
ийся ее может говорить на своем языке. Любой жаргон, пусть самый элитный, в
сегда вульгарен из-за своей коллективности.
«Попробуйте разыскать Елбановского», Ц сказал мой московский посетит
ель, заглянув в один из своих блокнотов. «Он Ц не осколок прошлого, а впол
не сохранившееся целое, если, конечно, это целое будет вам предоставлено
живым, в чем я нисколько не уверен. Справьтесь по клубам Ц в Сент Джеймсе,
прежде всего. Не уверен, что он фигурирует под своей фамилией. Начните с Пэ
лл Мэлл. Но уж если так случится, что повезет, то сошлитесь на племянника н
екого Захара Ивановича, то есть на меня».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63