Непоименованный вынул у меня из кармана портсигар, тщательно его осмотр
ел, бросил едва слышно: «Серебро серебром не берется». И, взглянув на никак
не унимавшегося Жоржа, сказал с необычайной мрачностью. Ц «Tiens, ты не знае
шь, что говоришь. Вадима не берут холодный металл и холодная вода Ц тольк
о огонь. Да и огонь он, я полагаю, загасит своей воздушностью. Твой главный
враг Ц металл. А другой Ц опрометчивость с дамами». Потом он что-то сказ
ал Михаилу Ивановичу по-немецки, и тот, подойдя к нам, велел Жоржу не ехать
к себе и остаться у него до следующего дня.
Странно, но затем, так часов до пяти, Михаил Иванович говорил об экономиче
ской истории, упомянув в этой связи своего лейпцигского учителя Карла Бю
хера и еще какого-то Лорана Моля, если я правильно запомнил. Когда я спрос
ил его про Маркса, то он сказал, что его теория основана на фактах европейс
кой экономической жизни середины XIX в. и может применяться только пока эти
факты остаются. Но экономическая ситуация изменяется гораздо быстрее, ч
ем это предполагал Маркс, и далеко не всегда в сторону, им указанную. Вообщ
е же он, по словам Михаила Ивановича, был мыслитель очень консервативный
и упорно не желавший понять то, что Моль называл «внутренней экономическ
ой динамикой», а Бюхер «флюктуациями экономического развития». Последн
ие он связывал с периодическими подъемами и спадами духовной энергии на
селения, а также вспышками массовой клаустрофобии, превращавшими тяжел
ых на подъем бюргеров, неповоротливых крестьян и робких ткачей в конквис
тадоров, ландскнехтов и просто бродяг. Что же касается России, то хотя вне
шне здесь все, кажется, обстоит благополучно и развитие идет очень ускор
енным темпом, но за одно столетие, на которое она «опоздала», в стране нако
пилось столько негативной энергии, что даже быстро растущая промышленн
ость едва ли успеет ее «канализировать».
Под самый конец он опять вернулся к Ритуалу. Совершая Ритуал, ты всякий ра
з прерываешь драму своей жизни и на время его исполнения полностью себя
в ней забываешь, как если бы она окончилась и ты умер. Совершая Ритуал, ты о
дновременно исключаешь себя и из истории, как если бы ее драма также приш
ла к концу, а ты играешь свою вечную роль в другой пьесе, не знающей ни нача
ла, ни конца, ни повторений, ни перерывов. Возвращаясь из Ритуала в жизнь и
историю, ты способен их видеть как чужую драму и играть в них свою роль лег
ко, как профессиональный актер на любительской сцене (он поэтому немножк
о презирал символистов, выдумавших себе ритуал из своей жизни и игравших
в своей драме крайне любительски).
Только в Ритуале ты привыкнешь к своей смерти. Когда Иван его спросил, отч
его уж он так третирует историю Ц как какое-то омерзительное чудовище,
Ц тот отвечал, что в этом он, конечно, позволяет себе некоторое «педагоги
ческое преувеличение». Что сам он, в общем, прогрессист, желающий ей благо
получного хода Ц об исходе не может быть и речи, Ц но что она ему враждеб
на, ибо не переносит ухода от себя.
Через два дня мне телефонировал Никитич и сказал, что Жоржа нашли в его но
мере, в «Ривьере», с пулей в затылке. Мы дали телеграмму Михаилу Ивановичу
, накануне уехавшему в Петербург. Он приехал на послезавтра и оставался в
Москве до вечера дня похорон.
Похороны были не синагогальные и не православные (у Жоржа была очень про
грессивная мать и отчим-лютеранин). Михаил Иванович прочел псалом 24, а Неп
оименованный положил в гроб перчатку. Потом пошли провожать Михаила Ива
новича на вечерний поезд. В ресторане на вокзале он мне сказал, что Непоим
енованный, как глава Ложи, будет нас собирать раз в две-три недели и чтоб м
ы его предупреждали, когда будем отлучаться из Москвы. Прощаясь, он подар
ил мне новый серебряный портсигар со своими инициалами (прежний взял себ
е Непоименованный) и сказал, что в Москве в следующий раз будет не скоро и
что мне необходимо запастись белыми лайковыми перчатками Ц класть в гр
оба братьям. Я заказал дюжину. Через полгода он заехал к нам по дороге в Ки
ев. Мы вместе провели пять дней, не расставаясь ни на минуту. Разговаривал
и, пили, ездили по друзьям. Четыре раза совершали Ритуал, в том числе один
Ц Посвящения. На место Этлина приняли моего однокашника по Лицею, Вален
тина Бродзинского. «Вот и все, пожалуй, о нем в те дни, пока не будет нам друг
ого случая, мой милый гость».
Пока? Я уже поднимался. А как же предательство? А как же мудрость и расчет, б
есплодность лжи и бессилие правды? «Но все ж таки, Ц решился я, ибо чувств
овал, что «пока» Ц это все, и другого раза не будет, Ц ведь не оборвалась ж
е эта история в 1912-м. Отрезок пути, пройденный вами вместе, должен был продо
лжаться по крайней мере до конца 1917-го, если не дальше. Отчего же тогда така
я разница во впечатлениях прежних знакомых от вас обоих? Если, конечно, не
объяснять ее тем, что об исчезнувших, как и о мертвых, не принято говорить
плохо, что с лихвой возмещается за счет еще живых».
Тогда мне казалось, что эта фраза была верхом такта и предоставляла собе
седнику почти неограниченный выбор вариантов ответа. Сейчас мне кажетс
я, что ею было прервано прощание и нарушено его первое правило: оставь нед
осказанное недосказанным в залог следующей встречи. Я сделал это в затян
увшейся агонии моей юности оттого, что едва мерещившийся сюжет уже тянул
меня к себе из будущего Ц прочь от Вадима Сергеевича и от себя самого. Ра
ди сюжета еще и не то нарушишь.
Вадим Сергеевич допил холодный чай, раскурил, тщательно ее сначала размя
в, короткую и толстую «Ромео и Джульетту» и заговорил, медленно выпуская
бесплотные голубовато-серебристые колечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63