Политика, война, революция Ц здесь не при чем. И не надо смеяться (вы и я, мы
же Ц смеемся!): долговое обязательство, это Ц метафизика, а не экономика.
Не только свои долги ты должен вернуть, а отца, деда, брата, если сам получи
л от них хоть копейку. Более того, если ты захватил чужое имущество, то авт
оматически наследуешь долги тобою ограбленного. Последнее Ц это не тол
ько о знаменитых «царских займах», но и об уплате Третьим Рейхом австрий
ских долгов. Конечно, если ты уже родился в семье банкрота, то легче, на пер
вый взгляд, послать все к черту и начать сначала. Но только на первый Ц мн
огие из тех, кто так сделал, потом об этом горько пожалели. Слишком быстро
пришло им время, когда, чтобы говорить с другими, ты должен знать, кто ты са
м. А это невозможно без прошлого, связь с которым (и самим собой!) ты уже давн
о разорвал.
Не знаю, отчего именно здесь мне пришла в голову мысль о... не удивляйтесь
Ц о пароходах. Не оброненный ли Елбановским туманный намек «о неожиданн
ых поздних интересах в Скандинавии», уже никакого, по-видимому, отношени
я к его с Валленбергом проектам не имевших. Кстати, не хотите ли вы купить
почти новый пароход, в особенности если он чертовски, шельмовски дешев (а
также каши не просит и водки не пьет, как выразились бы мои «новые» старые
соотечественники)? Ни в его письмах, ни в моих шведских разговорах, о парох
одах Ц ни слова. Но зачем тогда Ц и это ясно из все тех же шведских расска
зов Ц его столь частые поездки в Норвегию в начале тридцатых, куда давно
уже не вели его чисто финансовые интересы?
В кафе «Шопен», где я читаю эти письма, весело и очень жарко. За акронимами
фирм и техническими подробностями сделок и соглашений я чувствую нарас
тающую интимность в их отношениях, ту степень незаинтересованной откро
венности, где чисто деловое письмо превращается в естественный способ п
ередачи чувств и намерений друг другу. Так, в письме Маркусу, где Михаил Ив
анович просит его об устройстве одного крайне выгодного дела, он пишет: «
Ты прекрасно знаешь, мой дорогой Маркус, что, если ты не сможешь или даже н
е сочтешь нужным помочь мне в этом деле, ты все равно можешь, как и прежде, н
е сомневаться в моей любви и преданности тебе. Я сам прекрасно знаю, что я
Ц эмигрант и что это сильно ограничивает возможности моих друзей в отно
шении меня и моих дел. Я смотрю на это как на факт, без горечи и сожаления».

Это Ц не кокетство успешливого дельца, сделавшего к тому времени (серед
ина тридцатых) феноменальную финансовую карьеру, и неловкий ход уверенн
ого в успехе своей просьбы просителя. Просто он точно знал свое положени
е, как он сам его выбрал. Слово «эмигрант» здесь только закрепляло столь р
ано в нем развившуюся склонность к равноместности, то есть его искреннее
полное безразличие к «где». Да и не все ли равно, где точка, из которой мы на
блюдаем любое другое, но всегда чужое место?
Я покидаю «Шопен». Где же тогда капитан Гамильтон с его тростью и ночная у
гроза «другой» темы? Пока провал. Но я нахожу другого, совсем древнего и оч
ень маленького человека русско-германского происхождения. Мы Ц в Гранд
-Отеле, у канала, напротив Старого Стокгольма. «Фридрих Георгиевич, Ц на
чал я, Ц кто еще был здесь вокруг него?»
Плохо. Это не Москва и даже не Лондон. История (моя тоже) уходила от меня при
первых же словах надоевшего вступления. «Да разные люди, знаете. Больше
Ц не русские. Мы все более растворялись в суматохе двадцатых годов. Вот с
ейчас говорю с вами и все как будто устраивается в памяти. Но это пришло то
лько в конце тридцатых. А в двадцатых годах Европа была бильярдным столо
м с беспорядочно разбросанными шарами. Потом, знаете, Гитлер, Сталин, ось Б
ерлин Ц Рим, ну, как-то «упорядочили» ее, для войны. Ну, он наезжал сюда нер
едко, иногда два-три раза в месяц. Богат ли был? Не знаю. Безусловно Ц не бе
ден и всегда занят. С кем он был здесь связан коммерческими интересами, ум
а не приложу. Говорил со мной больше по-французски, и все Ц о Европе. Жалел
, что ни с каким сверхконсорциумом (его старая идея) ничего не выйдет. Он вс
е: «Я шучу, mon cher. Разум Ц не для этих людей. Я видел их перед особняком Кшесинс
кой в Петербурге, на Александр-Платц в Берлине, в Вене на Пратере, везде... И
х Ц не устроишь. Негодный шар». Потом он выбирал другой «шар» и гораздо ме
нее решительно Ц да был ли он решительным человеком? Ц начинал рассужд
ать о том, как далека судьба денег от человека, который их тратит или вклад
ывает в акции: «Расстояние, губительно большое расстояние между средним
человеком и его судьбой. Да что там деньги! Что знает человек, высказывающ
ий ту или иную идею об источнике и цели этой идеи? Он не ведает, откуда она к
нему пришла и в виде какого конечного результата она к нему вернется. Чел
овек культивирует в себе идеи о вещах, которые он не может себе представи
ть, Ц исчезает соизмеримость жизни и мышления о жизни. Я знаю, как трудно,
продав акции «Шведской Спички» или «Норвежского Рыбоконсервного Трест
а», видеть в полученных тобою деньгах работу лесоруба в Вармланде или ры
бака в Ставангере, трудно, но Ц возможно. Но увидеть человека светлого бу
дущего в осатанело орущем кронштадтском матросе или древнего индо-арий
ца в разбухшем от пива мюнхенском громиле Ц абсолютно невозможно».
«Боже, Ц сказал я, Ц как вы смогли запомнить все это, Фридрих Георгиевич?
» Ц «Да это город такой, Стокгольм, Ц улыбаясь, отвечал он. Ц Здесь все п
роисходит последовательно; сначала одно, потом другое. Работа делается в
срок, не раньше и не позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63