Однако в тот же вечер, уже весьма поздний, мне не пришлось остаться наедин
е и с чашкой кофе. С поздней рюмкой водки в руках я стоял перед Ильей Алекс
андровичем Авербахом, пытаясь (пока тщетно) его убедить если не в правдив
ости, то, по крайней мере, в вероятности моей версии о Вадиме Сергеевиче, М
ихаиле Ивановиче и вообще о смысле и духе десятых годов. Мне было божеств
енно жарко и хорошо: Илья сказал, что даст мне две тысячи на неопределенно
е время Ц вышлет, как только вернется в Ленинград. «Ты еще не нашел челове
ка, Ц возражал мне Илья, Ц а уже выводишь его мысль и характер из созданн
ой тобой же самим атмосферы». Ц «Да нет же, Ц отбивался я, Ц просто так п
олучается, что люди, творчески реагирующие на атмосферу своего времени и
тем сами ее сгущающие, за одно десятилетие непрерывного творчества полн
остью разучились думать». Ц «Но зато они купались в невообразимой куль
турной роскоши, настаивал Илья, Ц думанье просто все бы испортило. Даты н
а себя посмотри! Много ли ты думаешь, когда занимаешься своей наукой? А вот
когда чудная прихоть загнала тебя в живую историю, то тебе уже кажется, чт
о только один ты и думаешь».
Я, разумеется, должен был согласиться, что лезть в чужие дела и в особеннос
ти в историю, которая и есть одно большое чужое дело, сильно располагает з
алезшего туда к рефлексии Ц именно потому, что там все уже сделано теми, к
то не рефлексировал и вообще не думал, а делал. Что, однако, не исключает то
го, что в реальной истории случаются люди, выбравшие рефлексию и отказав
шиеся от творчества. Сам Поэт говорил о неизбежном, хотя и опасном (он его
очень опасался!) эзотеризме «высокого» искусства, его сознательной (он д
умал, что он сознает!) отделенности от «толпы», которая это искусство потр
ебляет. А рефлексирующий отделяет себя не только от толпы, но и от искусст
ва. Он эзотеричен в кубе! «Совершенно верно, Ц обрадовался Илья, Ц этим о
н одновременно избавляет себя от творческих мук и от необходимости объя
снять искусство и вообще культуру толпе, что тоже Ц мука. Хотя такие вот д
умающие Ц они при этом могут быть простодушны и наивны, как люди искусст
ва. Они могут даже страдать, как остальные. Только у их страдания должна бы
ть какая-то иная тональность, что ли. Я, как человек кинематографа, попыта
юсь сейчас вообразить твоего Михаила Ивановича на экране. Он, помоему, до
лжен был быть очень киногеничен. Кстати, даже на основании твоего расска
за я бы никогда не поверил, что неуловимый Вадим Сергеевич и Иван Семенов
ич Никитич Ц одно и то же лицо. Мне кажется, что здесь имела место иллюзия,
которую Никитич не пожелал разрушить, а ты, как всегда, поторопился с выво
дом и попал в свою же собственную ловушку».
Чтобы понять (и описывать) людей и обстоятельства той эпохи, ни в коем случ
ае не надо пытаться это делать на ее языке. Из такой попытки не выйдет ниче
го, кроме безвкусного архаизированного пересказа. Для этого следует упо
треблять язык твой собственный Ц и оттого вполне современный, даже если
он и отличается от языка других твоих современников (пусть даже и в худшу
ю сторону). Хотя при этом неизбежна угроза анахронизма. Но если ты стараеш
ься понять самого себя сейчас, то лучше это делать на языке заведомо не-тв
оем и несколько архаизированном Ц при том, что угроза анахронизма остае
тся. Из этого филологически весьма сомнительного принципа следует, что е
сли бы интересующие меня люди десятых годов любезно согласились удовле
творить мое нездоровое любопытство, то я бы, пожалуй, попросил Ц как уже в
еличайшую любезность с их стороны Ц сделать это на языке поколения, им п
редшествовавшего. Так, архаизируя настоящее, модернизируя прошлое и ана
хронизируя и то и другое, мы боремся с эфемерностью эпохи, в эфемерной же н
адежде «схватить» вневременное во временном.
«Забудь ты про своих действователей и наблюдателей, Ц увещевал меня Ил
ья. Ц Странный человек Ц вот кого ты на самом деле ищешь. И его странност
ь не только в странности восприятия его другими. Странный Ц это тот, кто д
елает с тобой что-то, не предусмотренное твоей жизнью, но входящее в твою
судьбу. Так, скажем, все вокруг идет ко всем чертям, а у странного Ц роман! И
то и другое странным образом включает в себя то, что происходит вокруг, но
само в это никак не включается. Но и это не все. Настоящий странный одним с
воим присутствием выключает других из эпохи и обстановки. И немногие, кт
о этого желают, сами ищут в странном своего «выключателя», так сказать».

«Послушай, уйди в свои дела, Ц советовал мне Илья, предостерегая от вмеша
тельства в слишком уж чужие. Главное Ц уметь забыть о мучающем. А забудеш
ь, оно само и устроится Ц как с твоими двумя тысячами. Ведь не будет же тво
й двойник появляться всякий раз, когда ничего не получается».
Сейчас, через много лет после этого разговора, мне совершенно ясно, что вр
емя вождей масс и вообще «крупнейших общественных фигур» проходит или у
же прошло. Так же как и время подпольных или полуподпольных таинственных
одиночек, извлекаемых на свет Божий после падения очередного диктатора
, властителя дум или пленителя чувств. Наступает время фигур, равно далек
их как от «всенародной» славы, так и от признания элитной верхушки. Эти фи
гуры могут быть известны двум-трем любопытным Ц каждая в своем городе, к
вартале или поселке. Появление таких личностей на публичной арене случа
йно и обычно вызывает недоумение немногих знающих и явное неодобрение о
стальных. Но даже будучи на виду, они все равно следуют призыву своего инт
имного, а не общего, которому они остаются чужды до конца жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63