— послышался испуганно-тревожный голос матери.
— А что об этом толковать?.. Не очень это радостная весть. Не хотел тревожить ваш сон. Не сразу им придет в голову искать меня здесь, на далеком Сааремаа,— сказал Пеэтер, нащупывая на столе спички и папиросы. В тусклом свете луны он увидел отца и мать, сидевших на краю кровати, их холщовые рубахи белели на фоне стены, а босые ноги свешивались на пол.
— Надо было сказать, мы бы подумали, как получше сберечь тебя и защитить. Сандер уж пропал. Возьмут еще и тебя следом. Кому от этого польза?— сказала мать, и в голосе ее зазвучала приглушенная тревога.— Как же все это случилось?
— Да очень просто, аресты людей — жандармское ремесло. И меня бы взяли, если бы не удалось улизнуть из- под самого их носа...
— Помилуй боже!— испугалась мать, поднялась и поплотнее затянула оконную занавеску.
— Ничего, все это не так уж страшно,— улыбнулся Пеэтер.— Кто догадается шпионить за мной через окно среди ночи здесь, в далеком уголке Каугатома. У них шпионы больше на железной дороге, на пассажирских кораблях. Мне повезло с отплытием «Каугатомы» сюда,— добавил он.
— Почему же ты вчера открыто показался всем? Половина волости знает, что ты вернулся! — упрекнул его отец.
— Узнали бы, хоть ты что, а узнали бы. Не мог же я ехать на корабле зайцем. А трястись станешь, совсем испортишь дело,— объяснил Пеэтер.
— Оно конечно,— Матис вынужден был согласиться с последним доводом сына.— Какой же план у тебя теперь?
— Беречься от ищеек, а главное — как мы условились с товарищами перед моим отъездом,— попробовать и здесь кое-что сделать. Долго жировать в Каугатома мне, конечно, не придется, уж они, наверно, скоро все пронюхают, поэтому я и подумал, что мне бы хорошо сегодня повидать
волостного писаря, из твоих слов видать, что он настоящий человек. Может быть, удастся организовать партийный кружок или даже создать волостной комитет...
— Сегодня встретиться с Сааром? Сегодня же в волостном правлении сход по делам обмера земли, туда тебе идти нельзя, там урядник берет на прицел каждого нового человека.
— Значит, надо до собрания. Оделись бы сейчас, а часа в три полчетвертого успели бы в волостное правление. Если Саар держит сторону народа и готов работать, то он не рассердится на такое беспокойство. До рассвета договорились бы обо всем, я успел бы хоть денек барщины за мать отработать. Хочешь не хочешь, а завтра или послезавтра придется уходить,— изложил свой план Пеэтер.
Отец кашлянул, мать чиркнула спичкой. За время этого разговора стрелки часов успели изрядно двинуться вперед.
— Что же ты гасишь спичку, зажги лампу, раз уж Пеэтер так надумал,— велел отец.
— А что мне думать... я-то не знаю Саара, вы знаете его гораздо лучше. Можно ли ему настолько довериться?
— Если по мне, то я в Сааре ничуть не сомневаюсь. Всяким другим хлюстам, адвокатам и газетным писакам, что тоже иной раз горло дерут о нуждах трудового народа, я особенно не доверяю: барин остается барином, выкидывает свои штучки и рассчитывает еще на наш счет прибрать власть к рукам. Саар свой человек, весь, насквозь. Ты о ночном беспокойстве и не думай, Саар и без тебя на ногах с первыми петухами, все долбит свои книги, надеется весной сдать экзамены на аттестат зрелости,— сказал отец и начал одеваться.
— А на мызу ты все-таки не ходи,— посоветовала мать, надевая стекло на головку лампы.— Юугуский Сийм не лучше урядника. Я, слава богу, пока сама с барщиной справлялась. Как же это ты вдруг — ни одежды подходящей, ничего...
— Ладно, посмотрим, как оно выйдет, я утром после волостного правления домой вернусь. А скоро мы так наладим дела, что никому не придется отрабатывать барщину на мызе! — сказал Пеэтер решительно и, сбросив с себя одеяло, порывисто соскочил на пол.
— Ты и впрямь думаешь, что когда-нибудь дело так обернется, что таким, как мы, можно будет не гнуть спину на мызу?— спросила мать с надеждой.
— Будет,— подтвердил Пеэтер, завязывая шнурки ботинок.
— Я ночью все думал о листовке, что ты привез,— сказал отец,— прикидывал, какова здешняя жизнь не только хуторянина-арендатора или бобыля, вроде меня, а самого последнего помещичьего батрака. В старину, говорят, бароны в имениях менялись друг с дружкой, людей меняли на лошадей, на собак, а и сейчас еще человек у нас значит не больше рабочей скотины. Недели полторы назад управляющая скотной фермой мызы хвасталась перед батрачками тем, как барин печется о животных. И как подумаешь, сколько мызная корова пожирает за один день в хлеве... Двенадцать фунтов муки, полтора пуда кормовой свеклы, полпуда клеверного сена, полпуда картошки, пуд лугового сена, вдобавок еще костяную муку, соль и кормовой мел — все это добро тащат в теплый хлев, на один только день в утробу какой-нибудь хвостатой и рогатой пеструшке. Двенадцать фунтов муки стоят уже копеек двадцать, а ты прикинь еще сюда денежки за картофель, свеклу, клевер и весь остальной товар — выйдет добрых пятьдесят копеек на день.
— Больше будет,— сказала мать.
— По рыночным ценам, конечно, больше, но корова не все в хлеву, она и на лугу пасется, а это удешевляет корм. Ну, уход за скотиной тоже нужно учесть, да он недорого обходится барину, у нас в Руусна батраку вместе с женой положена на год оплата сто двадцать рублей. Сосчитай сам, хоть на бумаге, вот здесь бумага и карандаш: десять ржи по два рубля сорок копеек — всего двадцать четыре рубля; восемь ячменя по два рубля — шестнадцать рублей; одна гороху по три рубля за — три рубля; пять лейзиков рыбы по одному рублю за лейзик — пять рублей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135