Но что толку в красоте, ведь, как говорит пословица, красоту в котел не положишь. А насчет того, что кладется в котел — каугатомаская сторона самая бедная не только на острове Сааремаа, но, может быть, и во всем большом Российском государстве. Пусть, однако, уважаемый читатель не подумает, что люди здесь уж прямо-таки голодают — свой хлеб и похлебка есть почти у каждой семьи,— но речь идет о том, каких трудов стоит здесь добыть дневное пропитание.
Почва невыразимо скудна — голый известняк и гравий поднявшегося морского дна с едва заметной примесью серой земли (так что ее едва ли и можно назвать землей, и, скажем, крестьянин из Саратовской губернии, у которого под сохой целая сажень чернозема, вряд ли сумел бы первое время что-нибудь сделать со здешней «землей»). Но народ Каугатомаского прихода привык к ней. Каждую осень и зиму крестьяне возят на поле морской ил, и в хорошее, урожайное лето здешний хозяин (вернее, хозяйка, что объясним ниже) может ссыпать в амбар сам-пят ржи! Но так как и такие «урожайные» годы случаются редко, то и вся жизнь каугатомасца состоит в обдумывании того, как добыть кусок хлеба для семьи.
Жизнь и быт. Как каждый может заключить из приведенного выше описания, у здешних жителей, кроме земли, есть еще и море, бороздить которое килями лодок или кораблей бывает иногда полезнее, чем ковырять сохой прибрежный гравий. Поэтому хлебопашество и стало большей частью женской работой. Мужчины уезжают на лето в Таллин или в сторону Риги на корабельные и плотницкие работы (многие суда рыбаков Хейнасте, а также небольшие деревянные дома таллинских горожан из числа эстонцев построены здешними мужиками) или становятся моряками. Ремесло последних и объясняет, почему не один житель Каугатома может похвастаться тем, что не раз бороздил воды океанов вокруг всего нашего огромного земного шара. Те, что весною уходят батрачить на большую землю (парни) или только на летние работы (девушки), зарабатывают от сорока до семидесяти рублей за лето. На корабельных верфях и на плотницких работах зарабатывают лучше, кое-кто приносит домой около ста рублей. Моряки получают вместе с харчами от пятнадцати до двадцати рублей в месяц (матрос — меньше, боцман — больше, жалованье штурмана и капитана, конечно, еще больше и зависит от доходности корабля).
Дома остается лишь столько взрослых, сколько нужно, чтобы были выполнены летние работы по маленьким прибрежным хозяйствам.
Хутора в приходе Каугатома почти все арендные и так ловко сдаются в аренду, что арендатору нельзя ни жить, ни умереть. Хозяйство каугатомаского крестьянина таково, что не только доход от самого хутора, но и все гроши, добытые рыболовством, заработанные на Атлантическом и других океанах, осенью идут помещику на уплату аренды. Если кто пожалеет сколоченные таким путем деньги и осмелится утверждать, что они добыты не арендным хозяйством, а отложены их детьми в плавании по Балтийскому морю или по океанам между Нью-Йорком и Владивостоком, ему скажут: «Ты есть такой скотина, который все реферат, все реферат и не хочет возить воз у свой добрый господин!» Это переводится так: «Ты упрямый вол, который все мычит, все мычит и не хочет носить ярма». Такую благодарность за добытые своим же трудом гроши каугатомаский крестьянин получает часто. В нерыбный год (счастливцы, которые могут посылать своих
детей на заработки по белу свету, есть не на каждом хуторе) аренда остается невыплаченной. Если же в течение года или полутора лет ты не сможешь погасить аренды, то убирайся вон с хутора! Быть изгнанным с хутора — это каугатомасцу дело знакомое, более знакомое, чем азбука школьнику.
Жизнь здесь очень тяжела, и немало жителей Каугатома оставили родные места: сначала отец, а за ним и жена с детьми переселились в Америку, в Канаду, во Владивосток. Этих ушедших безвозвратно все же не так много — один, два или три на сотню. Чаще жизнь складывается так, что каугатомасец прозябает десятки лет где-то в большом мире, а к старости возвращается на родину, независимо от того, раздулась ли за это время его мошна или отощала (последнее, однако, случается чаще).
К религии жители Каугатома совсем охладели. Раньше сюда захаживали проповедники различных религиозных сект и проводили «часы молитв», но теперь народ уже поостыл ко всяким баптистам, адвентистам и прочим «истам», увидев, что и от них никакой пользы нет. И в церковь ходят для того только, чтобы встретиться со знакомыми, «почесать языки» после обедни, что-нибудь передать или уладить какое-нибудь неотложное дельце. Да и отношения между приходом и пастором Г. не самые лучшие. В последнее время много удивительных толков среди прихожан вызывала следующая история: пастор Г., зять барона фон Р., взял за правило причащать перед смертью каждого своего прихожанина. В конце апреля в деревне Р. умер престарелый крестьянин Р. Т., который не желал причащаться, потому что отпущение грехов обходится слишком дорого: пастор требует, чтобы умирающий завещал часть своего имущества церкви — на издание духовной литературы (пастор Г. сам является известным составителем религиозных песен). Р. Т. так и умер без причастия, и это настолько рассердило пастора, что он даже запретил было хоронить «отступника» на кладбище и несколько воскресений подряд в своих проповедях призывал громы на головы его родных и пугал их адскими муками. В особую немилость у пастора впал старик, слепой инвалид турецкой войны, каугатомаский песельник, сложивший песню о пасторе и его именитом тесте Р. Дело дошло уже до того, что пастор пригрозил отлучить песельника вместе с его женой от церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135