Но после того как Пеэтер привез из Таллина социал-демократические листовки и песни и Матис увидел, что и другие люди, поумнее его, не расходятся с ним во взглядах на правду, он еще ни на миг не усомнился в правоте борьбы своей и всех трудящихся.
— Ну да, до того, как надели мешок. Ложь и лжеца можно упрятать в мешок, но правда остра, как шило, ее в мешке не утаишь и не растопчешь.
— А если все же растопчут?— усомнилась Лийзу.
— Нужно драться. Для того мы сюда и пришли.
По скользкому настилу причала лодка с разбегу въехала почти на нужную высоту, так что после уборки парусов достаточно было двух рывков, чтобы закрепить якорь. Быстро управившись с лодкой, они вскоре зашагали вдоль площадки для развешивания сетей к единственной, состоящей из нескольких разбросанных дворов, деревне островка Весилоо, от которой гордо отгораживались крупные здания большой усадьбы Тенга. Вдали, на другом краю
острова, за сосновым бором, устремлялась вверх белая башня маяка и виднелась железная крыша двухэтажного дома смотрителя. В море гул подводных камней Суурекуйва как-то терялся, скрадывался всплеском весел, ударами волны о борт лодки, но здесь, на каменистой земле, заросшей можжевеловым кустарником, гудение Хуллумятаса мощно ударяло в уши.
— К ветру дело идет, Хуллумятас уж очень завыл,— прислушался Матис.
— Ты ведь не станешь возвращаться сегодня?— спросила озабоченно Лийзу.
— Если справлюсь с делом, чего тут ждать, и ветер попутный.
— Уже смеркается, куда ты теперь!
Но проявлять и дальше заботливость Лийзу сочла неуместным — ведь Матис шел к своему брату. Дорога к усадьбе Тенга сворачивала тут же налево, а дом пагилаской Анн стоял в другом конце деревни, в низкорослом сосняке. Прощаясь за руку с Матисом, Лийзу положила ему на ладонь пару монет.
— Возьми и мою вдовью долю. Ружья на них не добудешь, но на несколько патронов хватит,— сказала она, повернулась и пошла своей дорогой.
Зажав в ладони два серебряных рубля, как доброе предзнаменование, Матис шагал к большому, о двух каменных дымоходах дому своего богатого брата. Во дворе, окруженном постройками для скота (Тынис держал около двадцати коров), баней, сараем для парусов и рыболовных снастей, загремел цепью и залаял огромный волкодав. Кругом не было ни души. От помещения для прислуги донеслись звуки гармоники. Тынис сытно кормил своих шестерых работников и двух работниц, не занимал их ничем в воскресные дни, но зато в будни нигде так не загружали людей работой, как здесь. Когда Матис поднялся на крыльцо, на господской половине (именно господской: Тыниса теперь величали господином, а его жену госпожой) как раз зажгли лампу. Тоже хорошее предзнаменование. «Наверно, он согласится,— подумал Матис, вытирая ноги о решетку.— Судно без дела качается на якоре в заливе, один рейс в Таллин не износит его».
Но, уже здороваясь, Матис заметил, что он не был сегодня желанным гостем ни для брата, ни для его жены. Хотя Тынис и помог ему снять верхнее платье и указал Матису место на мягком диване под картинами с изображением кораблей, а госпожа принесла тарелку с печеньем,
стаканы и бутылку вина и хлопотливо поспешила на кухню, чтоб дать указание прислуге разогреть что-нибудь по- сытнее,— вся эта внешняя приветливость не могла скрыть озабоченного выражения лиц у обоих хозяев. И прежде чем Матис успел приступить к разговору о своем деле, заговорил с укором Тынис:
— Ты что за фокусы выкидываешь, Матис? В компании с лайакивиским Кусти, с мальчишками, запихиваешь в мешок пастора!
— А тебе его разве жалко?— с языка сорвались те же слова, что давеча в лодке, когда Матис спрашивал мнение Лийзу.
— Мне жаль тебя. До сих пор я все же считал тебя мужчиной, а ты шутом становишься.
Матис уставился в глаза брату. Не ослышался ли он?
— Шутом становлюсь! Вместе ведь шагали в Руусна к барону.
— Барон бароном. А какой же особый вред причинил тебе пастор?
— А мне теперь сдается, что ты сам стал шутом. Пастор — зять барона, они одним лыком шиты, а ты говоришь: что за вред причинил? Старый Таави и Михкель, мастер «Каугатомы»— в городе, в руках живодеров. Если они там захотят порешить мужиков, то по крайней мере и у нас есть двое, из которых можно душу вытянуть.
Тынис встал, выпрямился и мягко, почти бесшумно зашагал в домашних войлочных туфлях (хоть дома моряк может позволить себе такое удовольствие) из одного конца гостиной в другой, задержался у стоящей на этажерке модели «Каугатомы», затем остановился подле рояля и взял несколько аккордов в такт доносившимся сюда звукам гармоники. Затем беззвучными шагами приблизился к Матису и налил стаканы.
— Пей! Кое у кого водка вышибает рассудок, а некоторым возвращает его!
Матис не дотронулся до стакана. На дворе стемнело, шум Хуллумятаса был слышен даже в комнате. Матису надо было сегодня же вернуться в Каугатома, ему нельзя терять времени, волостной писарь Саар нуждается в совете и помощи.
— Что за бес вселился в тебя, Тынис? Ты говоришь и поступаешь так, будто забыл свою фамилию — Тиху.
— А ты поступаешь и разглагольствуешь так, будто ты и есть царь большой Российской империи! Ты думаешь, что если пугливый урядник в Каугатома не смеет вам
больше на глаза показаться, а пара баронов удрала в город, то вся власть уже в ваших руках? Тебя — царем, Саара — губернатором! Или Саара царем, а тебя губернатором! А если придут казаки? Если придут войска? Что тогда? И ты знаешь, что вчера объявили военное положение?
— Потому-то я тут и нахожусь. Народ собирает деньги, мы едем в Таллин покупать оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135