Ушли!
Унесли жандармы его книги как вещественное доказательство или оставили (ничего другого подозрительного они не могли найти, потому что листовки хранились в погребе нового, не достроенного еще вельтмановского дома)? Что сталось с Йоосепом и с дядей Прийду? Если бы Йоосепа и Прийду взяли под стражу, то об этом уж извозчики говорили бы непременно. Значит, они свободны, но за каждым их шагом следят. Жандармы не могли принять на
веру слова Йоосепа о поездке Пеэтера в Нарву. Но если Йоосеп даже и догадывается, где скрывается Пеэтер, то из- за слежки парень не решается да и не может прийти сюда.
Но и ему нельзя долго оставаться в этом убежище. Человек не личинка, которая может всю зиму таиться где- нибудь в стенной щели и снова ожить весной, когда пригреет солнце. И не для того он бежал, чтоб прятаться. Око за око, зуб за зуб!
Прежде чем извозчики успеют вернуться домой из дневных поездок и придут сюда, на чердак, за сеном для лошадей, он должен исчезнуть. Но куда идти? К товарищам по партии? На месте ли они еще? В Таллине есть немало других, покрепче, чем Пеэтер, людей, которых нынче ночью тоже, вероятно, хотели арестовать. Пойти надо к такому человеку, о котором охранка и подумать не может, что у него кто-то скрывается. Конечно, жандармы не стали бы искать его у какого-нибудь купца или богатого домохозяина, но такой бюргер и сам заявит в охранку, что, дескать, пришел подозрительный тип, просил убежища,— будьте добры, сцапайте его! А если пойти к какому-нибудь знакомому Лонни? Но он ведь побаивается и самой Лонни, не то что ее знакомых. Нет, его может укрыть только какой-нибудь простой, серьезный рабочий человек, с устойчивыми и ясными взглядами. Это может сделать Реэт Аэр, девушка с Кихну, чуть рябая, с большими веселыми глазами и высокой, сильной грудью. Последние две недели он работал с ней у Ланге за одной фанерорезочной машиной; иногда, укладывая тяжелые фанерные рулоны, она, весело смеясь, говорила: «Пух и прах!» Она бы, наверно, спрятала его — это нетрудно было прочесть в глазах девушки, но вот беда: у Реэт Аэр не было своей квартиры.
Перебрав мысленно всех товарищей и знакомых, он задержался на адвокате Леви. Но, вероятно, и квартира Леви под наблюдением. А русские?..
Конечно, не те русские, что важно расхаживали по улицам Таллина в сверкающих даже на расстоянии золотых погонах; не те, что в жандармском управлении давали наказы стаям сыщиков; не те, что за малейшие провинности тысячами отправляли людей в далекие и гиблые края; не те, что пьянствовали в кают-компаниях военных кораблей, на таллинском рейде, чьих жен и любовниц можно было на улицах уже издали узнать по меховым манто и длинным шуршащим шелковым платьям; не те начальники, по чьей команде на мызе Махтра солдаты стреляли в народ или до смерти засекали нагайками; не те,
кто насильно навязывал народу русскую веру и русский язык,— одним словом, не те, кто превратил обширную русскую землю в одну большую тюрьму. Нет, не те, а простые русские товарищи, которые день за днем рядом с тобой надрываются от непосильного труда, так же, как и ты, едят свой скудный, пропитанный трудовым потом хлеб насущный.
И ему вспомнилась маленькая квартира на углу Корабельной и Секстанской, в угловом доме, на втором этаже, справа первая дверь. Здесь жила работница с фабрики Ситси — худенькая, изможденная Маша Косарева со своими племянницами Клавдией и Зоей. Пятнадцатилетняя Клавдия ходила на работу к Ситси, а младшая, Зоя, хозяйничала дома. По приезде из Петербурга в Таллин Карл Ратае несколько ночей скрывался у Косаревых, посещал их изредка, звал туда с собой и его, Пеэтера. В прошлом кузнеца Алексея Косарева выслали из Таллина за политическую агитацию, а четыре года тому назад вновь арестовали здесь вместе с женой. Жена вскоре умерла в Петропавловской крепости, а Алексей Косарев все еще мучился где-то на золотых приисках северной Сибири, ему разрешалось присылать детям по два письма в год. Сестра Алексея, Маша Косарева, изнуренная работой и подавленная страшной судьбой близких, сторонилась политики, но всем сердцем сочувствовала революционерам и никогда не предала бы их. И Пеэтер задумался над тем, не лучше ли всего будет скрыться на несколько дней у Косаревых, пока не выяснится обстановка... Никто не догадается искать его у Косаревых.
Насколько он мог видеть, на дворе светало. Дождь по- прежнему накрапывал, ложась с тихим шорохом на драночную крышу. Ну и ночку же выбрали для охоты за человеком! «Бедняги шпики, им-то караулить на улице, совсем вымокнут»,— со злорадством подумал Пеэтер.
Забасил гудок на фабрике Ланге. Как и всегда, Ланге заводил свою песню на полминуты раньше других, а когда он заканчивал, над Таллином начинали зычно горланить на разные лады Вийганд, Майер, Грант, Ситси и другие фабрики. Было шесть часов.
...Березовые чурбаки, размягченные в парилке, уложены на вагонетки и выделяют в воздух, уже и без того перенасыщенный сыростью, горячий и влажный чад. Огни над станками мерцают, как в тумане. В конце помещения разевает и закрывает десятки жадных челюстей сушильный пресс. Йоосеп уже на месте, он прихрамывает между штабелями фанеры, начинает подкладывать листы фанеры под пресс. Две женщины с напряженными от натуги мускулами ног стараются сдвинуть с места тяжелую вагонетку. Напрасно. На помощь им приходит третья женщина, и вагонетка покатилась. Худой, мрачноватый резчик фанеры Аугуст Ристкок еще раза два проводит точилом по резцу, пробует пальцем остроту лезвия и начинает прикреплять его к суппорту. Это, конечно, не требует такой точности, как работа над моделями, но без привычки человек и с таким делом не справится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135