С кормы корабля послышался внезапный треск, и мастер замер, весь обратившись в слух. Но все было тихо, и Михкель, осторожно шагая, пошел к корме. Он сразу успокоился — по-видимому, ничего страшного не случилось,— однако на всякий случай решил подняться по лестнице на палубу.
Нет, ничего подозрительного не было. Почти каждый кусок дерева — обычная ли доска или массивный подбалочный брус,— все это вогнано в корабль в изогнутом виде. Что ж удивительного, если какое-нибудь бревно трещит, в бессилии тоскуя о своей первоначальной форме? Рассказы о котермане — пустая болтовня. Если есть злые духи, должны быть и добрые духи, прогоняющие злых. Но Михкель считал, что двуногий котерман опаснее всякого четвероногого хвостатого и рогатого черта. Существуй на земле одни лишь рогатые черти, Михкель мог бы спокойно оставить нынче ночью корабль на попечение старого ансиского Реэдика, а уж против двуногого котермана, может статься, и его бдительности будет недостаточно. Построенное в Кюдема, на острове Хийу, судно «Эммасте» пытались ведь сжечь за две ночи до спуска на воду. Несчастье хоть и предотвратили, но негодяю удалось вырваться и удрать. Ярость завистников становится черна именно перед спуском корабля: в эту пору корабль еще досягаем для них, а уж когда он поплывет, расправит крылья и уйдет за море, попробуй-ка навреди ему тогда.
Поэтому каждую ночь к кораблю назначалось по крайней мере по два сторожа, а вдобавок еще целая ватага спала на чердаке у папаши Пуумана, чтобы по первой тревоге прийти на помощь сторожам.
— Ну чего ты тут лестницей громыхаешь?— спросил Реэдик, осмелившийся с первыми проблесками зари покинуть свою сторожевую будку у кузницы и подойти к кораблю.
— Да так, подбалочный брус с правого борта затрещал что-то. Поглядел, не сорвался ли с шипов.
— А я уж думал, сам мастер гонится за ворами или котерманом,— сказал Реэдик, посасывая коротенькую трубку, и, так как мастер ответил не сразу, добавил:— Ну нет, они-то знают, что выставлены сторожа. В Кюдема один уже обжег себе нос. Неужто они еще...
— Лучше в оба глядеть, чем потом сожалеть! Уж если «возлюбленная душа» выгнал нас из Папираху, что же говорить о тех, в чьих руках земная власть? Трудно ли рууснаскому барону отвалить сотню рублей какому-нибудь прохвосту, чтобы тот поджег корабль?
На востоке разгоралась заря. С зарей стали сходиться и мужики — сначала по одному, по два, а потом и группами. Сегодня был знаменательный день не только для мастера, но и для всех, кто вложил в корабль свою душу и заботу, деньги или труд. Хороший кузнец, старый Рейн из Кообати, который вместе со своим сыном Яаном выполнил всю поковочную {заботу, рано был на месте. Сегодня и на нем лежала большая ответственность: если сдадут где-нибудь тали или какой-нибудь шпинь, если крепление головного троса не выдержит или сам трос сорвется от напряжения с ворота, тогда держись, кузнец! Каждый глянет в твою сторону, ты в ответе за все, что как-нибудь связано с железом и сталью.
Скоро все засуетились у корабля, чтобы закончить приготовления до прибытия людей, которым придется вертеть вороты. Приближались к концу приготовления и на хуторе папаши Пуумана, лежавшем на юго-восток от строительной площадки, на опушке леса,— там уже несколько дней подряд днем и ночью дымили трубы избы и бани.
В восьмом часу, когда осеннее солнце наконец лениво выползло из-за лесов Вийдумяэ, площадь вокруг корабля кишела людьми. Конечно, не все они были здесь нужны — у хваток воротов могло разместиться самое большее человек полтораста,— но каждому, стар он или молод, не хотелось остаться в стороне от такого большого события.
Вот показалось и правление товарищества, собравшееся напоследок в горнице папаши Пуумана, чтоб договориться о названии корабля. Впереди всех в до блеска намазанных дегтем сапогах выступал низенький рыжебородый Кусти из Лайакиви. К штанам, которые он очень
быстро изнашивал, Марис этой ночью в спешке пришила заплаты совсем неподходящего цвета. Зато пиджак, манишка, пестрый галстук и фуражка с лакированным козырьком были в наилучшем виде. Праздничный вид Кусти, обычно немного ободранного, конечно, больше всего бросался в глаза, но и все другие мужики, как кому позволял достаток, были одеты воскресному. Важно вышагивали рядышком два хозяина — владельцы хуторов айдаский Якоб Таальдер и папаша Пууман; волостной писарь, высокий, с орлиным носом, как всегда, вел рядом с собой велосипед и с жаром объяснял что-то рослому капитану. (Разговора их отсюда не слышно, но, может быть, у них случилась размолвка из-за названия корабля?) За ними медленно, безмолвно ступал с чуть опущенной головой, но все же возвышающийся над всеми кокийский Длинный Биллем, потом двигались группой, втроем, учитель из Ватла Юри Пийгард, Матис и громогласный Лаэс, а позади всех шагал мастер Михкель, оживленно втолковывая что- то старому варпескому Ааду, который под тяжестью лет сгибался в пояснице, как складной нож. Ааду не входил ни в правление, ни в пайщики судового товарищества, но он пользовался известностью хорошего корабельного мастера далеко за пределами Сааремаа. В течение долгой своей жизни он смастерил не один десяток кораблей, и правление попросило его осмотреть корабль перед спуском на воду. Это делалось не из недоверия к мастеру — таков был обычай.
Ааду старательно обшарил все углы и закоулки корабля и не нашел ничего такого, к чему можно было придраться. Ему показалось, что железные кницы, скреплявшие шпангоуты с бимсами, могли быть помассивнее — мало ли страху приходится терпеть кораблю в море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135