Вам тяжело потому, что вы даете подбивать себя на стачки! Вам тяжело потому, что вы живете не по карману, в день получки пропиваете заработок в кабаках. Вам потому тяжело, что вы не смиренны, не молитесь богу, не хотите подчиняться начальству, что тратите свои силы на плотские и бесовские забавы,— одним словом, вы не хотите жить в тщании, усердии и воздержании!» Но теперь, когда заботу о соблюдении порядка в городе взяли на себя рабочие, некоторые из них доказали, что по крайней мере в одном вопросе — в заботе о трезвости — они вняли наставительным словам, и, может быть, даже с излишней серьезностью, что весьма озадачило губернатора и содержателей казенных питейных заведений. «Трезвость так трезвость! Конец отраве!» — решили рабочие, и прежде всего те, кто раньше страдал от пьянства, и пошли громить казенные лавки. Питейные заведения красовались на каждом углу, забот хватало, но у рабочих были хорошие железные ломы, и двери лавок открывались мгновенно. Каждая бутылка, хоть полштоф или даже сороковка, была маленьким насосом, с помощью которого царское министерство финансов высасывало последние гроши из кармана рабочих. Ломай! В каждой бутылке, будь то наливка или обыкновенная водка, была отрава, которая помогала царскому правительству отуплять сознание народа. Бей! Вдребезги!
Под горячую руку разнесли даже два публичных дома на Петушиной улице, скорее догадываясь, чем сознавая, что проституция — порождение ненавистного полицейского строя. Может быть, кое-где и в других местах народный гнев бил через край — дотла сожгли деревянное здание немецкого театра,— но и в весеннее половодье вода ведь выходит из берегов! К чести таллинских рабочих нужно сказать, что в те дни, когда бесплатная водка заливала иолы и прилавки питейных заведений, пьяные встречались на улицах реже, чем раньше в спокойные, сонные воскресные дни, когда и водка в трактирах стоила дорого, и городовые на улицах бдительно следили за порядком.
Совсем по-иному поступали в оружейных магазинах. Если хозяин не открывал рабочему патрулю, то и здесь взламывали дверь. Но с револьверами и охотничьими ружьями обращались не так, как с водкой: оружие берегли, проверяли курки, устанавливали калибр и тут же раз
давали надежным рабочим. Оружия было мало, его не хватало всем.
Чем выше вздымалась революционная волна, тем трусливее прятались за толстые стены старинных каменных особняков в центре города высшие чиновники, проживавшие в городе прибалтийские дворяне-немцы, директора фабрик и богатые бюргеры. Сквозь наглухо закрытые двери и ставни они прислушивались к тому, как на улицах Таллина народ все смелее, решительнее и громче требовал: «Свободу заключенным! Свободу политическим! Свободу заключенным!»
Господин Ланге, главный директор таллинской фабрики фирмы «Ланге и Цапман», не узнавал своих рабочих, какой-нибудь год назад еще смиренно ломавших перед ним шапки, да и господин Баранов с Ситси не мог уже совладать со своими прежде такими покладистыми, а теперь совсем разбушевавшимися женщинами. Приучали же их в течение нескольких десятков лет работать и днем и ночью, безропотно по двенадцати часов в смену, но они почему-то не привыкли! Наоборот, они теперь хуже, чем когда-либо прежде. Да и вообще, так ли уж это непогрешимо — привычка и тренировка? Уже в течение двух недель он забросил свои ежедневные гимнастические упражнения у открытого окна, но жена уверяет, что от горя и забот он и без гимнастики очень похудел.
«Освободить заключенных! Свободу политическим! Вернуть заключенных из Сибири!»
Это был уже не одиночный голос красного «подстрекателя», это был грозный тысячеголосый гул, вторгавшийся в комнаты сквозь ставни и каменные стены и, казалось, колебавший робкое пламя свечей на камине. Уже во время январской забастовки рабочие выдвинули свои требования, но их пункты тогда в большинстве не шли дальше фабричных дел. Когда на демонстрации в ту пору появились красные флаги, кое-кто из рабочих хотел их убрать, говоря: «Мы не бунтовщики, мы бастуем». А теперь! «Вставай, подымайся, рабочий народ! Иди на врага, люд голодный!» — гремела на улицах «Марсельеза», и ее грозные звуки проникали даже в кабинет губернатора Лопухина. Как быть? Из донесения начальника жандармского управления выяснилось, что силы полиции слабы, даже некоторые городовые в последние дни проявляли неустойчивость, и их следовало бы заменить более преданными. Конечно, жандармерии и ее агентуре можно вполне доверять, можно доверять и карательным казачьим отрядам, но этих сил
было явно недостаточно, чтобы смести с улиц бурлящую массу, тем более теперь, когда многие раздобыли оружие.
По правде говоря, следовало бы немедленно вывести из казарм регулярные войска... Но можно ли положиться на них? Восстание на «Потемкине», волнения среди новобранцев, случаи неподчинения офицерам в Маньчжурии... Брожение распространилось и на армию, опасное брожение, но до сих пор настроение войск на окраинах было все же лучше, чем в центре России. Там по улицам с красными флагами ходили такие же русские люди, как и сами солдаты, иногда это были даже их родные сестры и братья, а здесь — иноязычные «чухонцы», к тому же — бунтующие «чухонцы», иноверцы, помышляющие, как объясняли солдатам офицеры и попы, отколоться от матушки России, отказаться от бога и царя. Нет, здешним войскам можно доверять, подстрекателям еще не удалось растлить своей подрывной работой здоровые патриотические настроения солдат. В Эстляндской губернии не было пока ни одного серьезного случая неподчинения солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135