Пиджак его треснул на плече, разойдясь по шву. С куклой под мышкой он продирался сквозь лес, не разбирая дороги, и дважды плутал. Ему представлялось происходящее в доме, из которого он бежал: младшие плачут, отец выбегает во двор, старший сын – на улицу, крики: «Полиция! Полиция!» Ветка хлестнула его по щеке под глазом, он увидел красную вспышку. Наконец, выбежав на асфальтовое покрытие у заброшенной стоянки, он завел мотоцикл и рванул прочь.
Только выехав на дорогу и легкомысленно повернув направо, Кливленд понял две вещи: он не знает, куда ехать дальше, и слишком много выпил. Хмель улетучился было, когда Кливленд бежал по лесу, но теперь вернулся, со всей враждебной бесповоротностью, заключенной в словах «что и требовалось доказать». Кливленд резко развернулся и поехал в противоположном направлении, к Хайленд-Парк, не понимая, что же ему делать дальше. Ехать в магазин к Карлу было еще рано, к тому же сначала он должен был забрать Пита в Окленде. Когда он стал понемногу глушить двигатель и уже почти остановился, ему вдруг пришло в голову, что за ним может охотиться не только полиция. Он вспомнил обо мне, потому что загорелся смутной и дикой надеждой, будто я могу кому-то что-то сказать и отвести опасность, если она существует. Затем он вспомнил о Джейн, о другом, нежном и безопасном, мире, и задумался, не рискнуть ли ему и не заявиться ли в ее дом, где он не был уже целых два месяца.
Он пронесся с ревом мимо двух полицейских машин, мчавшихся в противоположном направлении, и услышал, как они с визгом развернулись и бросились за ним в погоню. По-прежнему сжимая куклу под мышкой, он пересек Аллегейни, намереваясь избавиться от хвоста. Через десять минут он уже застыл верхом на мотоцикле на пустой стоянке в Ист-Либерти, за старыми строениями, которые закрывали его со стороны улицы. С трех сторон от него громоздились погрузочные платформы, пустая тара и вильчатые погрузчики без вил. С четвертой стороны торчал небольшой трейлер, служивший офисом, и освещенный таксофон, поднимавшийся из зарослей сорной травы. Кливленд допил то, что оставалось в его фляге, и вытащил из кармана монету.
– Кливленд!
– Ты чем занимаешься, Бехштейн? – спросил он. – Бросай все.
Я лежал на диване и пытался читать эссе о том, что, сколь ни грустно, в группе «Клэш» ударники долго не задерживаются и об общей их склонности к перемене мест. Однако меня постоянно отвлекала мысль, что я не имею никаких планов на вечер и так продолжается с прошлой пятницы, с той самой ночи у Флокс, которую я испортил, не сумев скрыть от нее мое новое ужасающее неприятие ее тела и речи. Я успел провести примерно такой же вечер с Артуром и уже начал сомневаться, что вообще способен испытывать какие бы то ни было чувства или влечения. Я не знал, как воспринимать свою свободу по вечерам – как благословение или как наказание. Двусмысленная нота, на которой оборвалась наша последняя встреча с Кливлендом, эта наша стычка на ступенях, казалась теперь незначительной и несерьезной, и его звонок обещал спасение.
– Где ты? – спросил я. – Что случилось?
– Сколько тебе надо времени, чтобы добраться до Фабрики, Бехштейн?
– Минут двадцать. Или пять, если сяду на автобус. А что? Что?
– Приезжай.
– Зачем?
– Буду просить у тебя покровительства, – сухо ответил он. – Приезжай.
– Ты пьян, – сказал я.
– Черт тебя возьми, Бехштейн! Просто приезжай, и все. Это твой шанс. – В его голосе появилась просительная нотка. – Просто приезжай.
– Ты не вляпался в криминал?
– Я сейчас за тобой заеду. Будь готов, – отрубил он. Раздался шум и треск, и Кливленд повесил трубку.
Я побрился и, повинуясь странному порыву, облачился в «боевую амуницию» – насколько это понятие вообще ко мне применимо, – а именно в джинсы, черную футболку и высокие черные кроссовки. Потом я встал перед зеркалом, оплакивая свою слабость, пытаясь решительно сжать губы и прогнать растерянность из взгляда. Я ощущал головокружение, тревогу и чувство, которое можно назвать радостью, поскольку у меня появился вкус к той смеси страха, озарения и странной свободы, которую я испробовал во время двух предыдущих раундов Криминала. Я выбежал на Форбс-авеню, чтобы дождаться его там. Первое разочарование настигло меня, когда я увидел, что неудачно экипировался. Кливленд в своем блейзере выглядел так, будто был приглашен на ужин к престарелой тетушке. Я же всем своим видом демонстрировал готовность ограбить ее дом и украсть кормушку ее любимой птички. Мы обменялись обычными приветствиями. Он поднял щиток на шлеме, и я увидел огненно-яркую отметину на щеке, под левым глазом.
– Посмотрите-ка на него! Ха! – Он быстро улыбнулся. – Садись!
Я сел, боясь спросить о кукле, и крепко обвил его руками. Что-то было не так. Я почувствовал обреченность в голосе Кливленда. Лихая хмельная аура человека, зашедшего слишком далеко, теперь превратилась в едкий запах опасности.
– Твой отец – урод, – начал он и быстро рассказал мне, крича против ветра, что делал последние два часа и от кого, по его мнению, спасался бегством.
– При чем тут мой отец? – проорал я. – Ты просто параноик. Какая ему разница, чем ты занимаешься у Карла Пуники?
Он сбросил скорость, и мы повернули к Шинли-Парку. Ветер внезапно прекратился.
– Потому что он урод! Потому что, черт возьми, я развратил тебя. Кто его знает? Я привел тебя на скотобойню за палаткой, где твоя семья торгует хот-догами. Видит бог, существует еще немало такого, что ты, возможно, пожелал бы узнать. Он бы этого не вынес.
Я не ответил. Мы подкатили к Фабрике по Производству Облаков, которая озарялась лишь светом далеких уличных фонарей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77