– Я просто зашла, чтобы занести кое-что из починенных вещей Артура, – невнятно проговорила она. – Твои рубашечки, дорогой. Я пришила новые пуговицы и поправила тут воротничок.
– Здорово, мам, спасибо. Ладно, пошли в гостиную, вот сюда. Это замечательный дом. – Когда они были уже в дверях гостиной, он повернулся ко мне: – Я сейчас вернусь и помогу тебя домыть посуду. А потом мы сходим погулять.
– Понятно, – сказал я, но это не умерило моей решимости.
Я зажег огонь под чайником, в пять минут составил на поднос чашки, ложки и сахарницу и понес в гостиную. Я застал мать и сына в тот момент, когда они собирались вставать.
– Кофе? – предложил я.
Они медленно опустились обратно на фантастические стулья. Одновременно и с одинаковым выражением загнанных в угол. Я сервировал кофе, переживая острейшее разочарование, шок и возмущение тем, какой простой и незатейливой оказалась его мать. Для меня она была мифическим существом, и этому, возможно, я был обязан крахом иллюзий и растерянностью. Но самое тревожное заключалось в том, что, глядя на ее грустное морщинистое лицо и поношенную безвкусную одежду, я вдруг понял, что – в фундаментальном смысле – абсолютно ничего не знаю об Артуре. Я сам вообразил, без всяких намеков и уверений с его стороны, что эти манеры, умение одеваться и вкус в одежде проистекают из хорошего достатка: загородный дом, три машины в семье, частные учителя, чинные танцы и чаепития. Теперь же я стал понимать, что Артур по большому счету сделал себя сам.
– Не знаю, как тебя пускают в такие дома, – произнесла миссис Леконт с робкой улыбкой, разглядывая хорошенькие штучки, развешенные по стенам. – Они всегда такие большие, пустые и шикарные. Они похожи на…
– Да, мама?
– Миссис Леконт, – встрял я. – Я так рад с вами познакомиться! Я очень много о вас слышал.
– О! – она шумно хлебнула кофе, моргнула и уставилась в свою чашку.
Мы вцепились в свои чашки и сидели. Наверное, четыре или пять ангелов молчания пролетело через комнату.
– Ты ходил к мессе в воскресенье? – спросила она наконец и сразу опустила голову, ожидая ответа сына.
– Нет, мам, не ходил. Я не ходил в церковь с Пепельной среды. – Он солгал, и это меня удивило. На моей памяти он несколько раз ходил к мессе, заявляя без тени смущения, что благодаря этому чувствует себя Хорошим Человеком. – Ты знаешь, что особенного в Пепельной среде, Арт? – спросил он меня. – Все священники собираются во вторник вечером…
– Прошу тебя, – тихо произнесла его мать, и ее чашечка застучала о тонкое блюдце.
– …и закатывают знатную вечеринку.
– Артур. – Она поставила чашку на стол.
– А потом в среду утром они высыпают содержимое пепельниц в большую миску…
– Артур, я ухожу. – Миссис Леконт встала. Ее трясло.
Я понял, что эти отношения, как и все остальные, для Артура были игрой. Он подошел к богохульству ровно на то расстояние, которое требовалось, чтобы она заплакала. Наверное, дальше последует ритуал прощания.
– Пожалуйста, не уходите, – попросил я. – Миссис Леконт, выпейте еще кофе.
– Нет, я должна идти, – промолвила она и впервые посмотрела на меня грустными глазами. – Мне завтра рано вставать, но спасибо за предложение, дорогой.
Последнее слово она произнесла еле слышно и, наверное, автоматически, однако оно тронуло меня до глубины души. В конце концов, она была матерью Артура, и я не хотел, чтобы она считала меня Посланцем Ада, прибывшим с одной-единственной целью – развратить ее сына. Матери всегда считали меня распущенным.
– Да? А чем вы занимаетесь? – спросил я.
Артур встал и положил руки ей на плечи, собираясь волоком тащить ее до двери.
– Спасибо, что зашла, мама. И спасибо за рубашки.
– Я убираю в домах. В таких, как этот, – последовал тихий ответ.
Она бросила последний тоскливый и жалкий взгляд на поблескивающую бронзу и каучуконосы, украшающие салон Предсказательницы Погоды. Артур поцеловал ее в щеку и выпроводил за дверь. Закрыв ее за матерью, он привалился к ней, раскинув руки и переводя дыхание. Так в кино всегда делают персонажи, избавившиеся от скучного кавалера или мерзкого чудища.
День закончился, как всегда, в постели, только на этот раз впервые наши ритмы не совпадали. Ласки и прикосновения не имели прежнего эффекта, и нам быстро стало ясно: что-то пошло не так.
– Я больше тебя не привлекаю, – заявил он, прикрыв рукой глаза.
– Чепуха, – возразил я. – Сейчас ты более обворожителен, чем когда бы то ни было.
– Из-за того, что моя мать – горничная?
– Из-за того, что твоя воображаемая мать – герцогиня. – И я описал, на какое воспитание и детство намекает стиль его поведения.
– Так было у Кливленда, – заметил он. – Частные учителя, загородный дом. У него все это было. Ха! Посмотри, кем он стал сейчас!
– Может, вас подменили при рождении?
– То, что ты видел сегодня вечером, не имеет ничего общего со мной! – Он сел и впился в меня взглядом, будто наказывая за провинность.
– Не имеет.
– Человек становится таким, каким хочет.
– Надеюсь, что ты прав, – произнес я, думая не о себе, а о нем.
– А что? И вообще, кто такой твой отец? Еврейский неонацист? Проктолог?
– Давай оденемся и прогуляемся, – предложил я.
– Нет, минуточку! Чем занимается твой отец? Давай, Арт, рассказывай. Брось, так нечестно. Ты обо мне знаешь, а я – нет.
– Я люблю тебя, – ответил я и встал, чтобы надеть брюки.
Мы долго шли, оставляя позади благоуханные темные улицы Шейдисайд, где вам приходится отодвигать в сторону низкие и буйно разросшиеся ветви деревьев и прорывать завесы паутины, которая соткана над тротуаром и оставляет щекочущие нити на губах и ресницах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77