Флокс или Артура? Я хочу сказать, кого ты любишь больше?
– Не знаю. Обоих люблю одинаково, – рассеянно произнес я.
– Ответ неверный, – покачал головой Кливленд. – Попробуй еще раз.
Я понял, что он прав. Мои чувства к Флокс, которые я привык считать любовью, отличались от той любви, что я питал к Артуру. Я подумал о ее чистом широком лбе, о ворохе немыслимых юбок в шкафу, об ароматах ее спальни, а когда эти мысли не приблизили меня к решению, обратился мыслями к ее нежности и заботливости, к тому, как открыто и верно она любит меня. Мне подумалось, что я не должен бы вот так ломать голову. Между мной и Флокс стояло нечто (может быть, я сам), что превращало любовь к ней в постоянное, непрекращающееся усилие. Флокс для меня была объемистым собранием маленьких ярких деталей, которые я тщился удержать в уме, в определенном порядке, постоянно повторяя некий перечень, потому что стоило мне забыть какую-то мелочь, улыбку или выражение, как весь образ рассыпался на части. Я выучил свою девушку наизусть.
А возможно, я, да и Кливленд, был слишком самонадеян, считая, что Флокс позволит мне вернуться. Возможно, она говорила о разрыве потому, что это и был разрыв.
– Кливленд, а ты правда спокойно смотришь на та…
– На что?
– Ну, на то, что я… что я, возможно…
– Педик? – Он положил письмо на книгу По и встал, потягиваясь, раскинув руки так широко, будто собирался обнять весь надвигающийся вечер. Одновременно он умудрился зычно рыгнуть и испортить воздух. – Ого! Вот так потянешься ненароком и взорвешься!
– Ха!
– Педик, как мой лучший друг? Как мой отец?
– Э…
– На самом деле, Бехштейн, я не считаю тебя педиком. В моем извращенном представлении ты просто валяешь дурака из-за этой гормональной свистопляски. Валяй, тебе будет полезно отдохнуть от Жрицы Злой Любви. Позвони ей, как там она сама пишет, «когда все пройдет».
Я запротестовал, утверждая, что в действительности все гораздо серьезнее, чем ему кажется. Я хотел объяснить, что чувствовал к Артуру, но вспомнил, как он недавно вяло изъяснялся в любви к Джейн, и промолчал. Он встал передо мной, спустившись на несколько ступеней, и я почти не видел его лица в сгустившихся сумерках.
– А чем ты занимался прошлой ночью? – спросил я, ожидая услышать очередную историю о возлияниях и безудержном веселье.
– Вчера ночью, – проговорил он, наблюдая, как горизонт наливается пурпуром, – я научился отключать систему сигнализации.
– Боже!
– Правда, здорово?
– Нет! На хрена?
– Так, для общего развития. А ты-то сам как думаешь? Для того чтобы проникать в дома. Пуну принадлежит пять ювелирных магазинов в Мон-Вэлли.
– Он же скупщик краденого.
– Причем самый крутой, Бехштейн.
– И ты собираешься для него воровать. – Я встал.
– Точно, и еще как. Кроме шуток, я буду как Кэри Грант в «Поймать вора».
Я бросился бежать прочь от своей квартиры, проскочил мимо него и, уже одолев половину ступенек, обернулся к Кливленду, который высился неясной тенью в свете, лившемся из далекого окна.
– Кливленд, это противозаконно! Это называется взлом. Взлом! Тебя за это могут посадить!
– Тихо! – Он спустился ко мне, и мы замерли друг против друга в напряжении. – Содомия, – произнес он.
Последовала долгая пауза, в конце которой он развернулся и сошел по ступеням к подножию лестницы.
– Я же не распсиховался и не стал вести себя как идиот, правда? – громко прошептал он. – Хотя мог бы. Ты вроде даже ждал чего-то подобного. Так почему ты просто не позволишь мне заниматься тем, чем я хочу, а я не буду мешать вам, мальчики, и, может быть, тогда мы сумеем остаться друзьями. – Он пошел было прочь от меня, но повернулся и прошептал: – И не воображай, что сможешь меня остановить. – Он схватил меня за плечо и больно сжал его. – Только попробуй меня сдать. – Он встряхнул меня. – Только попробуй проболтаться своему сиятельному папочке.
– Кливленд!
– Тихо! Потому что я тоже могу кому-нибудь проболтаться о тебе. – Хрустнув суставом, он отпустил мое плечо, и я упал навзничь на ступени.
– Ради всего святого, Кливленд, – прошептал я. Он смахнул волосы с глаз. Казалось, его что-то смущало.
– Ну и ладно. Спасибо за сэндвич с сыром. Спокойной ночи.
Я смотрел, как он удаляется, мелькая в пятнах фонарного света, и с каждым разом как будто съеживается: большущий, большой, поменьше – и ничего. Потом я вернулся домой, включил верхний свет и лампу над крыльцом. Я стоял посереди гостиной, раздраженно засунув руки в карманы. В левом моя рука нащупала обрывок бумаги. Я развернул его – это была салфетка для коктейля, которую Кливленд оставил в баре; она прилипла к влажному боку моего пивного бокала в день нашей первой встречи с Карлом Пуники. Я рассматривал два слова, написанные на клочке; «Надо подумать» – и внезапно вспомнил о письме Флокс. Сердце ухнуло вниз. Снаружи у ступеней не было ничего, кроме туч ночных мотыльков, которые слетелись, чтобы расшибить свои головы о лампочку. Наверное, Кливленд схватил письмо в темноте, когда нагнулся за книгой. Завтра утром я ему позвоню и все улажу. Я снова вернулся в дом и долго кружил по комнате. Потом читал старые газеты, потом снова кружил. В конце концов я вновь полез в карман и вытащил монету. Орел – Флокс, решка – Артур. Выпал орел. Я позвонил Артуру.
20. Жизнь на Венере
Мы спали вместе. Утром Артур вставал и собирался на работу, копаясь в сваленной кучей нашей с ним одежде. Засовывал голову под кран над раковиной и хлопал на прощанье дверью. После его ухода я растрачивал роскошь свободного часа на купание в ванне, попиравшей пол когтистыми лапами ножек, и прочие странности. Нам жилось хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77