– И что только со мной случилось? – поддразнил я и засмеялся.
Он засмеялся тоже:
– Действительно!
Я решил спросить его о Кливленде, хотя знал, что Кливленд не знаком с моим отцом. Вряд ли такая важная фигура, как мой отец, когда-либо слышала о Кливленде, который, скорее всего, был на посылках у семьи Стерн. Я редко спрашивал отца о работе и очень не любил это делать.
– Пап, – начал я, стараясь выглядеть безразличным и полностью поглощенным обмакиванием кусочка французского хлеба в огромную миску с супом из омаров. – Ты знаешь кого-нибудь из ребят, работающих на дядюшку Ленни?
– Знаю? – переспросил он. – Я был приглашен на свадьбу к большей их половине. Даже танцевал с их женами.
– Ну да. Я имел в виду тех, кто ниже по рангу.
– А что? Ты кого-то знаешь? Кого-то из ребят? – Он выглядел раздраженным. – Где это, интересно, ты болтаешься, если встречаешь таких парней?
– Боже, да мало ли где… На концертах Питтсбургского симфонического, в Институте Карнеги, в опере, на факультете экономики – ты сам знаешь.
– Послушай меня, – начал он. Его без того розовое лицо постепенно наливалось кровью. – Ты всегда открыто заявлял о своем пренебрежении к делу, которым занимается твоя семья. Мы говорим о людях, у которых нет твоего и моего образования, но которые всю свою жизнь провели в тяжких трудах. У них есть жены и дети, и они зарабатывают деньги, чтобы принести их в свои семьи, своим женам и детям. А теперь оказывается, что ты, мистер Знайка, якшаешься с панками? Жадными ничтожными уродцами, которые отдают свои деньги другим жадным ничтожным уродцам?
– Ладно, пап, ладно. Я не якшаюсь ни с кем из обезьян дядюшки Ленни. Я просто спросил, знаешь ли ты их.
– К счастью, нет, – ответил он предельно сухо.
Мы замолчали. Я отвел взгляд. Из окон ресторана, где мы сидели, самого дорогого в Питтсбурге, открывался вид на огни делового центра, темную развилку в месте слияния рек и, на другом берегу, стадион, освещенный для вечернего матча. Пару минут я размышлял о старых играх с мячом.
Мой отец был бухгалтером клана Маджио (Бехштейны, подобно Стернам и всем еврейским мафиозным семьям, порастеряв прежнее влияние, были поглощены). Он также выступал посредником, связующим звеном между важными людьми в столице и в Питтсбурге. Поездки в Питтсбург были для него развлечением в той же мере, что и бизнесом. Он познакомился с моей матерью во время свадьбы на Беличьем Холме и приобрел здесь много родственников. Он хорошо знал безумную систему кольцевых автострад, улочки этого города, пригороды и поля для игры в гольф, был давним поклонником хоккейной команды «Пираты». Когда я был еще крохой, мы сотни раз ходили на стадионы «Форбс-Филд» и «Три реки». В тот день, когда я записал в свою книжку счет всех девяти подач, не сделав ни одной ошибки, он купил мне в магазине Кауфмана игрушек на двести долларов. Гораздо больше, чем мне хотелось.
– Пап, я познакомился с одной девушкой.
Он допил тоник.
– Почему у тебя такое лицо? – спросил я.
– А каким оно может быть, после знакомства с Клер? Извини, Арт.
– За что?
– Ну, должен признаться, что я… я больше тебе не доверяю. Ты стал очень странным молодым человеком.
– Папа…
– Во время нашей последней встречи ты разговаривал как безумец. Что за чепуху ты нес? Мне было очень неприятно слышать твои речи. Я был потрясен.
Мой отец умел делать такое лицо, будто готов разрыдаться и прилагает титанические усилия, чтобы не пустить слезу, и я всегда попадался на эту уловку. Я начал тихо плакать, жуя кусок влажной булки.
– Папа…
– Я не знаю, что и думать. Я, конечно, люблю тебя, но сам посуди: чем ты занимаешься этим летом? Работаешь в смехотворном книжном магазине? Не могу поверить, что ты доволен такой работой.
– Папа.
На этот раз он серьезно расстроил меня. Я начал икать и всхлипывать, и люди за другими столами оборачивались, чтобы посмотреть, как представительный отец спокойно разговаривает со своим плохо причесанным сыном, заливающимся слезами. Опустив меня до уровня маленького мальчика и показав мне, как низко я пал в его глазах, он смягчился и заговорил так, будто я только что разбил свой велосипед или получил взбучку в школе, а он осторожно заклеивает пластырем мои раны.
– Так что ты там говорил о своей девушке?
– Ох, папа, – вздохнул я.
Официант принес наш ужин, и я еще немного поплакал, и мы почти не разговаривали, пока он не спросил, не хочу ли я уйти. Потом мы ехали вниз на дребезжащем фуникулере, а я наблюдал за тем, как лишались таинственности огни офисных зданий в деловом районе города. Отец положил было руку мне на плечо, но быстро ее убрал.
– Тебе она наверняка не понравится, пап. Тебе не нравятся все, с кем я знаком, и всё, чем я занимаюсь этим летом.
– Да, наверное, – признал мой отец.
– Расставшись с тобой, я поеду к ней и буду с ней спать, – заявил я.
Кабинка резко остановилась, и от этого рывка мне стало нехорошо, и отец сказал, что он не удивлен.
10. Секс и насилие
Заканчивался июнь. Джейн Беллвезер по-прежнему оставалась в Нью-Мексико. Кливленду за все это время она позвонила один раз. И то для того только, чтобы сказать, что между ними все кончено. Кливленд тогда спросил ее: «Это в какой раз, девятый или десятый?» К двадцать девятому июня мы с Флокс прочно укрепились в состоянии, которое она, – по моему разумению, несколько преждевременно – называла любовью. Хотя я и сам подумывал о том же и даже однажды от начала до конца прослушал песню «Ты меня зацепила», думая: «Попался!»
Флокс стала приходить ко мне на Террасу каждый вечер, когда я возвращался с работы, и мы сидели на ступенях, курили, иногда марихуану, или пили текилу, жуя ломтики лайма и слизывая соль с рук друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77