Утешения надо искать у рубашечной ткани.
– Пожалуйста, Флокс, ты должна простить меня. Ты должна. Я не испытываю никаких чувств к той женщине. Совершенно.
Она резко повернулась ко мне, озлобленная и снедаемая любопытством. У нее были красные глаза.
– Как она выглядит?
– Блондинка. Светловолосая и холодная.
– Такая же светловолосая и холодная, как Артур?
– Что ты хочешь этим сказать?
Она обхватила мою шею руками и сказала, что сама не знает. Она говорила, что я могу все ей рассказать, что она поверит каждому моему слову. Она то плакала, то затихала, и так весь день. Это было сложное, неторопливое и очень нежное воскресенье. Наши чувства, слова и поступки были очень тактичны и теплы. После обеда пошел дождь. Мы, полуодетые, забрались на крышу и стояли в лужах босиком. Нашим ногам было тепло на битуме даже под холодной водой. По всему району разносился клекот и дребезжание водосточных труб, и мы слышали, как расплескиваются полотнища воды, взметнувшиеся из-под колес автомобилей. Я курил под дождем, и это были самые вкусные сигареты в моей жизни. Я смотрел на грустное круглое лицо Флокс и ее мокрые ресницы. Вернувшись в дом, мы высушили друг другу волосы и стали есть пластиковыми вилками из пластиковых пищевых контейнеров. За день до этого Флокс купила бутылочку жидкого мыла и соломинку, и мы наполнили воздух ее спальни мыльными пузырями и тихими влажными звуками, с которыми лопается радужная пленка. В тот вечер я ее и сфотографировал. Еще я решил, что не буду встречаться с Артуром целую неделю.
Когда следующим утром я пришел на работу, Эд Лавелла пробивал чек на пятьдесят семь долларов за огромную стопку книг и журналов, а мой отец протягивал ему стодолларовую купюру. Отец был в строгом голубом костюме и приглушенных тонов галстуке. Лицо его носило то замкнутое, непроницаемое выражение, которое оно всегда принимало в десять часов утра, если отцу предстоял долгий рабочий день. Я знал, что он презирает «Бордуок» и пришел сюда поговорить со мной. Однако, едва взглянув друг на друга, мы поняли, что время для этого выбрано неподходящее. Отца ждала работа, и ему не хотелось, чтобы дикие сыновние речи весь день звенели в ушах. А я был бы подавлен необходимостью вымаливать прощение или внимание у него, такого холодного и сдержанного, у всех на виду. Вот мы и стояли у отдела бестселлеров, неспособные говорить. От него пахло лосьоном после бритья. В конце концов он пригласил меня на обед и в кино в среду вечером, сунул мне двадцать долларов и ушел. И только в обед я заметил, что все еще держу в руке свернутые трубочкой деньги. Я заказал у флориста букет из дюжины роз и отправил его Флокс в библиотеку. Выходя от флориста, я столкнулся с Артуром. Он только что подстригся, очень коротко, лишь один старомодно длинный локон падал ему на лоб и закрывал левую бровь. Он выглядел эксцентрично, по-мальчишечьи и весело.
– Ты жив, – сказал он.
Мимо нас прошли женщины, неся в руках сэндвичи и мороженое в рожках, переговариваясь с полными ртами. После вчерашнего дождя установилась сухая приятная погода, и на сияющую Форбс-авеню высыпали медсестры и секретарши, наконец обретшие свободу от кондиционеров и ламп дневного света. Я рассмеялся оттого, что воздух, казалось, был полон их голосами.
– Ты обедал? – спросил он. – Пойдем сядем возле юридического факультета.
Да, я помнил о своем решении. До последнего.
– Конечно, – согласился я и дунул ему в лицо. Локон приподнялся и на мгновение открыл такую знакомую желтую дугу его брови.
В тот день я позвонил Флокс на работу и солгал. Сказал ей, что собираюсь пообедать с отцом и сегодняшний вечер будет отдан священным сыновним обязанностям. Разумеется, я ни словом не обмолвился о последней встрече с отцом. Придумав эту ложь, я понял, что завтра она потянет за собой новую ложь. И что в среду, когда отец выскажет, что думает о Флокс на самом деле, – а он это непременно сделает, если я решусь встретиться с ним, – мне придется выкручиваться снова. Однако первая ложь, с которой все начинается, всегда дается тяжелее всего, с душевным трепетом и тяжелым сердцем. Ее голос не выражал ни разочарования, ни ревности.
– Только что принесли цветы, – сказала она. – Ты просто чудо.
После работы мы отправились к лестнице за Музеем изобразительных искусств, на которой обедали почти два месяца назад. Мы хотели прогуляться, но еще не решили, где и как проведем остаток вечера. Я предложил отправиться в Потерянный Район. Мы облокотились на поручни и стали смотреть вниз. Внешне Артур выглядел спокойным, но я заметил, что от него исходит волна нервозности или возбуждения; его пальцы так и барабанили по поручням. Внизу, в Потерянном Районе, готовили ужин на гриле. Ароматный дым поднимался клочковатыми фонтанами. В сухом кустарнике вокруг нас стрекотали сверчки. Артур засмеялся. Небо было ненатурального цвета, переходящего из розово-красного в оранжевый.
– Мы с Кливлендом как-то раз туда спускались, – сказал он. – Это было в тот день, когда он рассказал мне, чем занимается. Мы сели на его мотоцикл, поехали вдоль свалки, мимо двух Дьявольских Псов и попытались попасть в глубь района. Представляешь, у нас ничего не получилось! Вот была потеха! То есть мы могли бы туда попасть, только Кливленд не захотел. Там было полно ребятишек, на улицах валялись велосипеды и машинки. Он заглушил двигатель, и мы просто сидели и смотрели на них. Наверное, Кливленду хотелось за ними понаблюдать. Я хочу есть. Где будем ужинать?
– На этот раз выбирать буду я.
– Ну уж нет. По-моему, сейчас моя очередь, – возразил он. – Между нами, выбираешь у нас всегда ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77