– Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! – сказал я.
Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.
– Разумеется, – похвастал он. – Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.
Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.
Я испытал счастье – или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, – при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами. И эти сверчки, и перекличка над водой, и голос Джеки Уилсона по радио. Однако это счастье было так похоже на грусть, что спустя мгновение я понурился.
– Как ты можешь проводить с ней столько времени? – допытывался Артур, бросая сосновые иглы в костер, который Кливленд разжег на берегу. Ароматная хвоя вспыхивала в языках пламени и пропадала, как мои мимолетные настроения, менявшиеся весь день. – Она же считает себя неотразимой красавицей!
– Как и ты, – поддел Кливленд. На поверхности его черных очков плясали два маленьких костра. – Кстати, что в этом плохого? Ну, она себя переоценивает. Это проявление здоровой психики.
– Это невыносимо, – поморщился Артур.
– Это гениально, – парировал Кливленд. – Это та гениальность, которой ты не обладаешь.
Разве сам я не делаю вид, будто пожираю мир? Это явное преувеличение. Разве я не претендую на роль Воплощения Зла?
– Да! – подхватил я. – Да! – И рассказал о своем отеле-небоскребе, цеппелине и дребезжащем лифте.
Артур прыснул, выпил еще пива и заметил, что это тоже невыносимо. Правда, самую малость.
– Нет, тут есть масштаб, – возразил Кливленд. – У него это есть. Масштаб! Большие размеры – это цель биологического существования, эволюции, мужчины и женщины. Вот, например, динозавры. Они вывелись из тритонов, маленьких таких тритончиков. Все увеличивается в размерах. Культуры, здания, наука…
– …печень, проблемы с алкоголем, – продолжил Артур, встал и пошел в дом за пивом.
– Он не понимает, – вздохнул я.
– Все он понимает. И слышал это уже миллион раз. У нас раньше было такое представление о самих себя, то есть не о себе, а – как бы сказать? В точности как у тебя с твоим отелем. Как называются такие вещи, Бехштейн?
– Представление. Образ всего того, что вы хотели заполучить?
– Брось! Напряги извилины.
– Как насчет «проявления тяги к гигантизму»? – выдал я.
– Точно! – Он бросил мне в голову камешек. – Дурень. Так вот, что касается женщин. В те времена, когда Артур еще был бисексуалом… бисаксаулом… баксуксаулом…
– Брось!
– Заткнись. Вот, у нас тоже была своя фантазия. Представь свой отель, только вокруг него еще целый город, на весь горизонт. Вообрази себе все эти силуэты на фоне неба, огромные, в стиле арт деко, в лучах прожекторов, которые рассекают небо, безумно, дико. А потом появляются они, в мечущихся столбах света.
– Кто «они»?
– Огромные женщины! Роскошные, как Софи Лорен и Анита Экберг, только размером с гору. Они перешагивают здания и давят машины напедикюренными пальцами. В их волосах застревают самолеты.
– Представляю, – кивнул я.
– Вот это было «проявление тяги к гигантизму». – Надолго повисла тишина. Я слышал, как в доме спустили воду. – Слушай… это… Бехштейн… Когда я познакомлюсь с твоим отцом?
– Ты с ума сошел.
– Нет, я точно знаю, он мне понравится. Он тоже гигант. Я много о нем слышал. Говорят, он один из самых умных. Я бы хотел, чтобы ты меня представил. Если ты не против. Даже если ты против.
– Чем конкретно ты занимаешься у Дейва Стерна? Числами?
– «П» и «Д».
Он имел в виду «прием» и «доставку» для ростовщика: отвозишь своего принципала к незадачливому должнику, а затем наведываешься раз в неделю, чтобы забрать немыслимый процент с долга.
Сначала я не воспринял всерьез предполагаемое участие Кливленда в теневой жизни, но теперь внезапно до меня дошло. Кливленд на это способен. Он может разрушить барьер, отделявший мою жизнь от моей «семьи», вскарабкаться на стену, которой был я сам.
– Нет, Кливленд, тебе нельзя знакомиться с моим отцом! – В моем голосе сочетались шепот и жалобное хныканье, если такое возможно. – Лучше расскажи мне еще о прожекторах и гигантских женщинах.
– Помню-помню, – произнес только что вернувшийся Артур. – Это были его фантазии, не мои. Я только хотел знать, кто построил Фабрику по Производству Облаков. Которая, кстати сказать, не так уж велика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77