«с-с-с», словно надувной матрац, из которого выпускает воздух прыгающий по нему оголец. – А это кто? Деннис Хоппер? – И он выпустил струю дыма мне в лицо.
Я посмотрел в сторону и узнал побитую голубую бочку для полива на переднем крыльце дома, где сейчас должен был отсыпаться после пьянки безобразный муж по имени Рассел.
– Черт побери! – рявкнул Кливленд и рванул к деревянным ступенькам, бросив на меня, прежде чем исчезнуть в доме, взгляд прищуренных глаз, будто ожидал, что я последую за ним. Но Фелдман опустил огромную ручищу на мое предплечье. Я развернулся к нему, начиная понемногу понимать, что происходит.
– В доме ведь кто-то есть? – спросил я.
– Насколько я знаю, в доме сейчас ровно четыре человека, – сообщил Фелдман. Руку он не убирал.
Я молчал и считал в уме. Фелдман снова привалился к своему огромному, слоновьих размеров «харлею» и лишь несколько минут спустя, лениво колыхнув брюхом, похожим на пляжный надувной мяч, отлепился от него и пошел по дорожке, шаркая ногами. Потная гора неистребимой манерности в исподней майке. Не останавливаясь, он откинул голову назад и посмотрел на меня под этим непривычным углом.
– Ну, ты идешь, Бехштейн? – спросило запрокинутое лицо.
В доме все выглядело следующим образом: по-прежнему витавший повсюду запах тухлых яиц сгущался возле дивана в гостиной, на котором лежала старушка в прозрачной косынке, часто дыша и держась дрожащей бело-голубой рукой за грудь. Ее глаза были открыты, и она дико на нас вытаращилась, когда мы вошли, но даже не подняла головы. В соседней комнате раздавались голоса, среди них – голос Кливленда. Потом послышался скрип, будто стол, или комод, или еще что-то протащили по полу. Фелдман, который, оказывается, знал мое имя, вышел в коридор так, словно был в родном доме, глядя себе под ноги и ведя по стене пальцем. Он был похож на мальчика, который в наказание за провинность отправлен в свою комнату, но не боится ни наказания, ни отца. Снова заскрипела, а потом заскрежетала по полу мебель, потом раздался звон битого стекла. Я прыгнул. Когда мы оказались возле приоткрытой двери в конце коридора, я услышал мужской рев, ругань и топот. Фелдман толкнул дверь носком пижонской туфли из ящеричной кожи.
Кливленд и черный гигант сцепились и рвали друг на друге волосы и одежду. Соперник Кливленда – два с лишним метра роста, – судя по всему, желал разделаться с грязным стариком, который сжался в комок в изголовье кровати и выпучил глаза от ужаса. У ног дерущихся лежали обломки туалетного столика и осколки зеркала. На оконной раме бесполезно вращал лопастями облепленный лохмотьями пыли и грязи вентилятор. Кливленд встал между гигантом и его жертвой.
– Ларч, – позвал Фелдман. – Остынь.
У него в руках появился револьвер, и внезапно я потерял способность сглатывать слюну, двигаться и думать. Черное дуло пистолета всегда оказывало на меня завораживающее, гипнотическое действие. Гигант тут же отпустил Кливленда, точнее, стряхнул его с себя. Он выпрямился, и его лоснящиеся выпрямленные волосы почти коснулись потолка. Он подошел и встал рядом с Фелдманом, приобняв необъятные плечи своего компаньона. Они обменялись улыбками через полметра зловонного воздуха, и Фелдман опустил дуло пистолета. Старик не шевелился, подбородок его был мокр.
– Кливленд, детка, – пропел Ларч, обладатель прекрасного, глубокого, дикторского голоса. – В чем дело? – У него даже не сбилось дыхание, а Кливленд был в плачевном состоянии: он ничего не видел вокруг себя, руки его кровоточили, рубашка была порвана, рот судорожно хватал воздух. Он не ответил Ларчу, только улыбнулся. Это была странная, понимающая улыбка.
– Кстати, Ларч, вот человек, с которым ты так хотел познакомиться, – обронил Фелдман. – Это и есть Бехштейн.
– Ух ты! – прогудел Ларч. Он протянул мне руку размером с хороший словарь и продемонстрировал дорогие зубы. – Похоже, Кливленд показывает тебе зад семейной коняшки?
Стыдно признаться, но в тот момент мне отказало мое обычное кипучее остроумие. Я не мог отвести глаз от черного револьвера.
– Фелдман, Ларч, не надо, – заговорил Кливленд, опираясь ладонями о колени и оставляя на штанах кровавый след. – Он уже развалина, а я час назад сцедил со старушки денег.
Я невольно восхитился умением Кливленда ввернуть острое словцо. «Сцедил». Я тут же взял это на заметку.
– И сколько? – спросил Фелдман. Он уже успел спрятать пушку, и руки у него были свободны. – Семьдесят пять пятьдесят? Этого недостаточно.
– Нам не велено уходить, пока мистер Царник не уплатит известной особе сумму в триста пятьдесят долларов и тридцать центов наличными. Что-то вроде того. Или к его старому сморщенному заду придется применить меры силового убеждения.
– Если только… – начал Фелдман и повернулся ко мне.
– Если только что? – поинтересовался Кливленд.
– Если только… Что ты обо всем этом думаешь, о сын Джо Яйца?
– Что вы хотите сказать? Какая разница, что я думаю? – Взгляд мой перебегал с одного лица на другое, потом упал на старика, который осмелел, распрямился и попробовал спустить ноги с кровати. Он осторожно подпирал рукой похмельную голову. – Меня это не касается.
– Разве ты не папочкин сынок?
– Мой папочка не живет в Питтсбурге. Мой папочка живет в Вашигтоне, округ Колумбия, – сказал я. – Раз в неделю мы разговариваем по телефону.
– О, но, Деннис, так ведь даже лучше! – оживился Фелдман. – Ты можешь ездить к нему! А разве твой папочка сейчас не в «Дюкене»? Номер шестьсот двадцать четыре, если не ошибаюсь?
«Боже мой…»
– Ну и что? – спросил я.
– Шестьсот тридцать четыре, – поправил Ларч и подошел к комоду, на крышке которого лежала россыпь мелких монет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77