— Где же ваша беззаветная преданность! Такие замечания по адресу командира подрывают нашу обороноспособность!
На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.
— Хватит разговоров! — рявкнул он. — Это война! На войне каждого может стукнуть! — И он разложил на столе свои карты.
На следующий день, после тяжелой ночной стрельбы, батарею ждал сюрприз. Кутшера явился на утреннюю поверку одетый по всей форме.
— Хайль Гитлер, батарея! — гаркнул он. — Майор остался вами доволен. А также и господин генерал. А тут, кстати, дивизия, изучив представленные данные, установила, что из тридцати четырех сбитых в нашей зоне самолетов за время от сентября, четыре падают на нашу долю. Тише! Сохранять спокойствие! Эти четыре сбитых самолета нам официально присуждены. Если у вас есть белая краска, можете нарисовать на пушечных стволах четыре кольца.
Волнение в рядах не утихало. Кутшера с минуту наблюдал этот беспорядок, а потом рявкнул:
— Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне — обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв!
Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.
— Еще две сбитые машины, — и нам выдадут значки зенитчиков.
Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.
— Зепп! Четыре сбитых самолета — это просто нечистая совесть майора.
— Замечаешь? — сказал Гомулка. — Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!
На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит!
Дверь распахнулась и на пороге показался Готтескнехт.
— И вам не стыдно, опять вы прогуливаете! — заворчал он. — Ступайте вызовите мне Гомулку. — Хольт пошел. — Пойдемте со мной оба! Вы ближе всех знали Земцкого, поможете мне составить письмо его матери. — В канцелярии он сказал Хольту: — Тут, кстати, одна дама звонила, спрашивала о вас. В городе стало известно, что нам крепко всыпали. Я сказал ей, что вы живы и здоровы — и Цише тоже.
Она тревожится обо мне, обрадовался Хольт. И тут же испугался. Что значит — и Цише тоже?.. Неужели Готтескнехт догадывается? Хольт искоса поглядел на вахмистра, но тот усердно скрипел пером и, казалось, ни о чем постороннем не думал; зато Гомулка как-то странно посмотрел на него.
— Он был единственный сын, — сказал Гомулка. На столе лежал Железный крест на красной орденской ленте. Земцкому он уже не нужен, подумал Хольт. Мне бы Железный крест… У курсанта он привлекал бы внимание.
— «…при выполнении воинского долга…» — читал вслух Готтескнехт.
Разве это был его долг, подумал Хольт, выбежать в поле под бомбы? Что же с ним случилось? Захотел отличиться?
— Что вы так на меня смотрите? — спросил Готтескнехт. — Вы, может быть, ждали, что я опишу его родным всю историю с полотнищем?
— Все равно они узнают! — сказал Хольт.
— Хватит нюни распускать! — прикрикнул на него вахмистр. — То, что вы нытик и маловер, Хольт, у вас прямо на лице написано! В этой войне погибли миллионы — солдаты, женщины, дети, — и вам это хорошо известно! Еще вчера это вас не беспокоило!
— Но, господин вахмистр, — сказал Гомулка, — отсюда не следует, что…
— Молчать! — заорал на него вахмистр. — Уж не думаете ли вы, что я, сидя здесь, в канцелярии, стану пререкаться с вами обо всякой чепухе, насчет которой вам уже вчера вправляли мозги?
Хольт с удивлением посмотрел на Готтескнехта. Что это за новая загадка? Но Готтескнехт низко наклонился над столом. Он сказал шепотом:
— Цише ведет дневник. Он записывает каждое ваше слово, сказанное в его присутствии. «Откуда это у Г точка цифровые данные о потерянных врагом бомбардировщиках… вопросительный знак!» Ага, краснеете, Гомулка! Листовка маршала Гарриса «Обращение к немецкому народу», не так ли? Отныне прекратить эти разговоры! Не доставляйте мне новых неприятностей, мне и без того трудно все время выгораживать вас перед шефом. Вы меня поняли? '
Оба промолчали.
Стало быть, Цише все записывает, в испуге думал Хояьт. Он лихорадочно припоминал, не случилось ли ему сказать что-нибудь крамольное…
Гомулка произнес чуть слышно:
— Я вас понял, господин вахмистр!
В канцелярию вошла связистка. Готтескнехт заметил как ни в чем не бывало:
— А теперь довольно! Возвращайтесь на урок.
Они откозыряли и вышли из канцелярии. Хольт не знал, что думать. «В этой войне погибли миллионы… еще вчера это вас не беспокоило…» Что это, упрек?
— Зепп, ты понял, о чем говорил Готтескнехт? Какое-то обращение к немецкому народу!
— Я сам не знаю, что думать, — сказал Гомулка.
— Раньше я так или иначе во всем разбирался, — продолжал Хольт. — Но с тех пор, как я здесь, мне кажется, что почва уходит у меня из-под ног — медленно, но верно.
— А раньше разбирался? — спросил Гомулка. — В самом деле разбирался?
— Знаешь старое изречение: в каждом из нас сидит тайный изменник, — ответил Хольт. — Никаких виляний! Солдату не положено вилять!
Однако эта мысль не принесла ему спокойствия. Так, значит, смиряйся, покорись судьбе, поступай как заповедано, верь всему, что скажут! Неужто мы безвольные орудия, пешки в большой игре?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183