Как-то неделю спустя Хольт лежал на своей койке. Вольцов углубился в какое-то военное руководство, остальные играли в скат. Цише вслух читал газету:
— «В Германии разве только считанные преступники ждут для себя какой-то выгоды от победы союзников, но мы этим предателям потачки не дадим!..» Что такое? — отозвался он на вопрос Гомулки. — Да ты спишь, что ли? Это речь фюрера от девятого ноября. По поводу воздушной войны!.. — Он продолжал читать: — «Этим господам вольно не верить, но час расплаты уже не за горами!.. — Солдаты повскакали с мест и, приветственно подняв руки, вновь и вновь восклицали со слезами на глазах „хайль“ и снова „хайль“ нашему возлюбленному фюреру…»
— Почитай-ка лучше сводку, — невозмутимо сказал Гомулка. — Там насчет потери Киева — тоже нельзя слушать без слез…
Цише метнул на него сердитый взгляд и продолжал читать своим сиповатым, срывающимся на визг голосом:
— «Солнечный свет каждому мил, но лишь когда гремит гром и ревет буря, проявляют себя стойкие характеры и познаются трусы и маловеры…»
Хольт так устал, что до него доходили только обрывки фраз: «…уверенность в конечной победе… не терять мужества при неудаче… выйдем отсюда с фанатической убежденностью… с фанатической верой… что победа нам обеспечена!»
Но тут раздался сигнал тревоги. Феттер с проклятиями бросился открывать окна.
К вечеру, как обычно, к ним в барак «Дора» заглянул Земцкий. Его очень скоро произвели в младшие писари при командном пункте, и поскольку он ночью обслуживал телефонные линии, соединяющие все батареи подгруппы, то был хорошо осведомлен о местных событиях.
— Только что передавали из подгруппы, — сообщил он: — «Хэндли-Пэйдж-Галифакс», которого подбили во вторник ночью, присужден истребителям.
— Как истребителям? — возмутился Феттер. — Вот подлость!
За последнее время в окрестности были подбиты три четырехмоторных бомбардировщика. И каждый раз между батареями возникали жестокие споры, причем Кутшера не отстаивал прав своей батареи.
— А это потому, что наш командир, майор Белинг, они нашего капитана терпеть не могут, — комментировал Шмидлинг. Нескончаемые споры между батареями приводили, как правило, к тому, что стоявшие по соседству соединения истребителей предъявляли свои претензии и сбитые самолеты относили на их счет.
На этот раз заволновался и Вольцов. Он, как и все, мечтал о значке зенитчика, которым награждались батареи за шесть сбитых самолетов.
— Черт знает, что такое! — пищал Земцкий. Он откашлялся и продолжал, стараясь говорить басом, — Готтескнехт как-то поставил ему «плохо» за «неподобающий военному жидкий голосок»: — Я во вторник нес службу воздушного наблюдения. Истребители уже с час как убрались, когда упал «Галифакс».
— Сволота! — не утерпел Вольцов. Он разделся и лег в постель. Утренний подъем полагался по расписанию в половине седьмого, но им разрешалось спать и дольше — в зависимости от продолжительности ночной тревоги. Обычно дежурный старший курсант, помогавший унтер-офицеру, будил их в половине восьмого. В восемь начинались уроки по школьной программе. До этого времени надо было убрать постель и навести порядок в помещении, иначе их ожидала проборка дежурного.
Школьные занятия были чистейшей проформой. Почти ежедневно их прерывала тревога. Пять раз в неделю являлись на батарею учителя одной из гельзенкирхенских гимназий, и каждый день в течение трех часов преподавался какой-нибудь другой предмет. Вторник считался «школьным днем»: все курсанты отправлялись в Гельзенкирхен на уроки химии и физики. В эти дни батарея была небоеспособна.
Уроки в бараках отбывали через силу, и все три часа прилежные ученики только и ждали боевой тревоги.
Свой первый «школьный день» Хольт и его одноклассники честно провели в гельзенкирхенской гимназии, но лишь по незнанию порядков. Старшие курсанты тоже ездили в город, но школу посещало всего несколько человек. Проведав об этом, и класс Хольта стал смотреть на вторник как на выходной день. С девяти до часу молодежь просиживала в кафе, потягивала лимонад и заводила знакомства с девушками, ученицами окрестных женских гимназий. Кутшера завел для школьных дней список посещаемости и время от времени его просматривал, но Бранцнер, аккуратно посещавший уроки, находил для Хольта и его приятелей сотню отговорок вроде «заболел» или «не мог отлучиться от орудия».
В особенном фаворе были нелепые отговорки вроде: «Хольту на сегодня велено постирать чехол для ствола» или: «Гомулка и Хольт отсутствовали по случаю слишком высокой суммы метеорологических и баллистических поправок».
Молодежь облюбовала в Гельзенкирхене небольшое кафе под вывеской «Италия» на Ротхаузенском шоссе, по дороге в Эссен. Кругом были сплошные развалины. Маленькое кафе случайно уцелело от бомбежек. К радости Вольцова, здесь имелся даже бильярд. Вскоре у них завязались знакомства с местными школьницами. Среди семнадцатилетних девушек — остальные возрасты были эвакуированы — признаком хорошего тона считалось водить дружбу с курсантами. Даже Феттер нашел себе пару и с примерным терпением сносил сыпавшиеся на него нескромные шутки — его избранница была худа, как жердь. Да и Вольцов как-то познакомился с некой пышной блондинкой и вечером довел до сведения всего барака, что на завтра у него назначено свидание, от которого он ждет многого… Однако он рано торжествовал. Как вскоре сам же он сообщил Хольту. отношения у них с блондинкой порваны окончательно и бесповоротно. Он только хотел заглянуть ей за вырез блузки, а она подняла из-за этого целый тарарам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183