Постой, постой! Как он сказал? Даже если разум не в силах постичь приказа… Да, теперь я понял!
— Судьба героя — его раса, миф империи нуждается в верующих сердцах. Нет, не сила разума воздвигнет нашу империю, а героическая убежденность, самообуздание вопреки протестам мудрствующего разума. Фюрер писал: «Если бы нашей молодежи вдалбливали поменьше знаний, то Германия от этого только выгадала бы! Ибо путь к победе лежит не через мысль — знание — сомнение, а через судьбу — миф — веру! Величие героя — в повиновении и действии. Партия фюрера воздвигла основу, та самая партия, о которой поэт сказал: „Из болот и низин встала партия, как исполин…“
Хольт уже не слушал. Наконец-то я понял, к чему все это придумано! От этой мысли у него перехватило дыхание. Раса, нордическая кровь, арийцы, сверхчеловек, убежденность героя… — все нужно для того, чтобы я, не моргнув глазом, застрелил словачку!
— В борьбе за дело империи мы отметаем мораль! Наш поэт Ганс Иост говорит: «Мораль не рождает веры, лишь вера рождает мораль». Наша мораль выросла из веры в первобытную силу расы. Где вера, — говорит Ганс Иост, — там всемогущество! А там, где всемогущество… там империя, там величие!
— Во веки веков аминь… — прошептал Гомулка.
— Смирно! — заревел Ревецкий.
Новобранцы вскочили с мест. Лейтенант Венерт деревянной походкой вышел из зала. Дверь захлопнулась за ним.
— Та-ак! — протянул Ревецкий. — Думаете, конец занятиям? Дудки! Я видел, как вы все дрыхли! — Постукивая тростью по сапогам, он бегал взад и вперед между столами. — Почему это я не замечаю на ваших рожах священного восторга? Что вы на меня таращите зенки, как снулая камбала? — Теперь он уже кричал. — Я вам покажу пробуждение берсеркера, вшивые вестники грядущего! Я вас всех заживо сгною! Я из вас вытряхну героическую лень, продемонстрирую необузданную нордическую муштру, вы у меня побегаете, покуда не свалитесь серым утром в сточную канаву! Вы у меня прозреете! Я вам открою глубочайший смысл истории! Живо! Через три минуты явиться в походном снаряжении! И… га-а-а-а-зы!
Новобранцы выхватили противогазы. Ревецкий вывел их на изрытый воронками плац.
— А теперь я проведу военно-политические занятия, — заявил он, — да так, что костяшки побелеют! Унтер-офицер Век сиял от удовольствия.
— Карабин наизготовку! Героически, по-лягушиному ать-два, через воронки, барабанные шкуры! Простирая руки, двигайте вперед! — Только через час он отпустил их по спальням.
7
Мрачное, подавленное настроение новобранцев сразу поднялось, когда 19 декабря пришло известие о наступлении в Арден-нах. До глубокой ночи Вольцов и Венерт не отходили от ящика с песком, где они воспроизвели всю местность между Снежным Эйфелем и Высоким Венном. Хольту пришлось пожертвовать сном и передвигать указкой игрушечные макеты танков. Венерт знал некоторые подробности, не упоминавшиеся в сводке верховного командования. Вольцов, не отрываясь от карты, тыкал пальцем в песок и приговаривал:
— Наступление ведется по всем правилам военного искусства!
За день до сочельника они в последний раз собрались у ящика. До Нового года сводки о наступлении еще звучали оптимистично, но затем рухнули последние надежды.
Перед рождеством новобранцев привели к присяге. Вся церемония, носившая какой-то скоропалительный характер, ни на кого впечатления не произвела. Один Вольцов отнесся к ней серьезно.
— Итак, мы приняли присягу, — сказал он, — и, что бы там ни случилось, должны драться до последней капли крови.
О праздновании рождества в батальоне возвестил Ревецкий:
— Я получил приказ с нынешнего дня приступить к очищению ваших душ, с тем чтобы в рождественскую ночь вы предстали перед святым младенцем чистенькими и невинными!
— Говорит об очищении душ, — бросил Хольт, — а ведь заставит нас нужники чистить, лицемер проклятый!
В спальню входит Ревецкий.
— Рядовой Визе! — гаркает он. — Развязать галстук!
Визе выполняет приказание. Тем временем Ревецкий осматривает очередной шкафчик. Вдруг он снова набрасывается на Визе:
— Черт знает что такое! Опять галстук развязан! Шесть часов спецобработки! Поправьте галстук, пока я не вправил вам мозги! И советую поспешить с завещанием!
Петер Визе бледнеет.
— Но, может быть, вы пожелаете купить индульгенцию? — снова обращается к нему Ревецкий. — Каковы, например, ваши намерения относительно талонов на водку, положенных вам в тихую святую ночь?
— Господин унтер-офицер, — со слезами облегчения на глазах бормочет Визе. — Я отдаю их вам!
— Какой очаровательный подарок! — восклицает унтер, и на его лице появляется целая гамма самых замысловатых морщин. — Великодушно прощаю вам вашу неряшливость в одежде.
Наступает сочельник. Вольцова, Хольта, Феттера, Гомулку и еще несколько человек назначили обслуживать господ унтер-офицеров. На вещевом складе им выдали белоснежные куртки. Один из самых больших гаражей освобожден для торжества, в нем расставлены столы и скамьи. Вдоль стены — буфетная стойка. Посреди — невысокий помост. Вечером на нем выстроился солдатский хор и затянул: «О ты, радостный, о ты, благостный…» На двух больших елках колеблются огоньки свечей, тускло освещая огромное помещение. Командир батальона майор Рейхерт произносит речь.
Хольт в белой куртке ждал с подносом у стойки. На душе у него пусто, тоскливо. Вот и рождество, думает он, а никто не написал. И Гундель не написала. Точно издалека доносятся обрывки речи командира батальона: «Шестое военное рождество… наш фюрер… наша вера непоколебима… праздник надежд… твердая уверенность в будущем… мы добьемся победы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183